И вновь дернулись твердые губы, и снова припала она к чашечке, уже опустевшей.

– Впрочем, кое-что общее у них было.

– Что же?

– Родители-алкоголики, – без никакого осуждения, просто как факт, констатировала завуч.

– Негусто.

– Да, но в остальном Нина Лайкина – совсем иного сорта фрукт. Вот она.

Анна Георгиевна перекинула несколько толстых альбомных листов.

Да уж, красавица. Трудно представить себе столь неподходящих внешне людей. В Романове, при внешней простоте, читалась и внутренняя интеллигентность, и видно было, что человек мозгами не просто не обижен, а наделен щедро. Лайкина – совершенно иного пошиба персона: пышная, статная, с ошеломляющим бюстом, тонкой талией и толстой косой. И лицо, по правде говоря, неправильное: глаза слишком близко посажены, нос слишком длинный, рот слишком широкий, лоб низковат…

И все-таки красива. Бывает такой результат всех возможных неправильностей.

Крячко озвучил собственную ассоциацию:

– Ни дать ни взять – молодая Солоха.

– Сравнение удачное, – одобрила старая учительница, – да и девица непростая. К слову, мама ее была не сахар, а эта… дерзкая, резкая, громкая, скрытная и прямолинейная. И, понимаете, все не вовремя, невпопад, с тычка, с рывка. Полное отсутствие деликатности, эмпатии, что думает, то и брякнет. Избалована изрядно, мать растила ее одна, ее… кхм… обожатели напропалую заваливали доченьку подарками.

– Подкупали то есть, – уточнила Елена Васильевна, которая, как казалось, совершенно не прислушивалась к разговору, натирая до безукоризненного состояния столешницу. По всей видимости, она была из перфекционисток, не терпящих ни малейшей неточности.

– …наконец мать ее спилась и вообще пропала при темных, невыясненных обстоятельствах, – сделав вид, что не услышала, продолжала учительница, – к тому времени Нине было четырнадцать. Опекуном стала соседка, потом и она скончалась. Осталась одна, а у девчонки своя комнатка в коммуналке. Начались мальчики, спиртное, сомнительные знакомства…

– …на подвиги потянуло, – дополнила Елена Васильевна, адресуясь как бы в пустоту, – разъезжала на шикарных машинах.

Анна Георгиевна, чуть поморщившись, глянула с укоризной. Алена замолчала.

– Тогда, может, помните, было модно специально навинчивать московские номера, чтобы все видели.

– …что пришел Вася к успеху, – снова донеслось откуда-то со стороны.

Анна Георгиевна кашлянула:

– Тут странное эхо, правда, Алена?

Та, немедленно замолчав, нырнула в холодильник, извлекла лимон. Взмахнула тонкими руками, как птичка крыльями – и на изящном блюдце расцвел еще один невиданный цветок, с плачущими соком лепестками.

– Благодарю, – величественно кивнула престарелая диктаторша, – прошу вас, отличный лимон.

– А можно про сомнительные знакомства? – осведомился Крячко.

– Детали криминальной карьеры Нины мне неизвестны.

– А самого ее… фактического мужа, – Станислав весьма удачно изобразил смущение и подбор слова, – вы не знали?

Учительница тотчас отреклась:

– Нет, не мой это круг.

– А вы, Елена Васильевна? – спросил Гуров.

Женщина не возмутилась, но было понятно, что вопросом она недовольна:

– И не мой. К тому же они жили в сумеречной зоне, за каналом. Откуда нам знать-то?

– Хорошо, дела минувшие, – улыбнулся Лев Иванович, – продолжим. Наконец образумилась Нина и вышла замуж за Дениса.

– Вы очень все упрощаете, – с мягким неодобрением указала Анна Георгиевна, – хотя каким уж образом они с Денисом сговорились – отдельная тайна, заслуживающая исследования. И как они могли вообще найти точки соприкосновения, тоже затрудняюсь сказать. Они были совершенно, абсолютно, безусловно разные. Он мальчик скрытный, деликатный и на редкость интеллигентный и при том упрямый и своенравный.