Подолгу стояла она на крыльце, вглядываясь в идущую мимо калитки дорогу, напряженно прислушиваясь.

В начале ночи было темно, но затем луна залила все серебристым светом. Но он не освещал мужской фигуры, да и вообще чего-либо живого. Не слышалось звука приближающихся шагов, ничего, напоминающего поступь.

Пробило час после полуночи, а сын не возвращался. Миссис Клэнси начала приходить в отчаяние и с возрастающей тревогой наблюдала за стрелками на циферблате.

С каминной полки доносилось тиканье маленьких часов «Коннектикут». Купленная у разносчика вещь могла привирать, поскольку забиравшиеся на юг торговцы частенько сбывали хлам. Помня об этом, мать тешила себя надеждой.

Но, стоя на крыльце и наблюдая за перемещением луны, бедняжка понимала, что час действительно очень поздний.

Из леса и лежащего за ним болота до нее донеслись новые звуки. Будучи знакома с дикой природой, женщина верно истолковала их. Клекот индейки означает приближение утра.

Часы пробили два, а шагов все не слышно, и сын не возвращается!

– Где же мой Чарльз? Где это он так задержался? – задавала себе несчастная вопросы, те же самые, что несколько часов назад вырывались из уст Хелен.

То были слова, внушенные иной страстью, но одинаково сильной и, конечно, чистой.

Обе тревожились, но как различны были их переживания! Девушка считала себя униженной, покинутой, а мать – мучилась предчувствием, что у нее нет более сына.

Спустя некоторое время – когда в поздний, а точнее, ранний час миссис Клэнси увидела, как в калитку вбежала собака Чарльза, ее мрачные страхи укрепились. А для материнского сердца, уже наполненного тревогой, они казались уже воплотившимися.

Это было сверх ее сил. Истомленная долгим ожиданием и напряженным бдением, она увидела, что улегшаяся на крыльце собака вся перепачкана в грязи и в крови, и упала, как подкошенная.

В дом ее перенесла служанка, единственная остававшаяся при ней.

Пока безутешная вдова и мать, осиротевшая вдвойне, сражена ударом и лежит без чувств, препорученная заботам верной негритянки, снаружи доносится звук, который остался незамеченным ими обоими. Это глухой стук колес тяжелой повозки, едущей по большой дороге, перемежающийся щелканьем кнута и звучным «уа-ха» возницы.

Проходит некоторое время, и мимо ворот коттеджа проезжает громоздкий фургон «конестога», груженый чем-то, смахивающим на домашнюю утварь, накрытую брезентом. Повозку тянет упряжка из четырех крепких мулов, а правит ею негр, тогда как еще трое или четверо темнокожих топают следом.

Едва эта процессия, привычная для южных штатов, скрывается за пределы видимости и слышимости, как на дороге появляется другой экипаж. Он легче и катится гораздо быстрее. Это ландо, влекомое парой кентуккийских лошадей. Поскольку ночь теплая и надобности поднимать кожаный полог нет, нам не составит труда рассмотреть ездоков. На облучке восседает черный кучер, рядом с ним примостилась молодая девушка, смуглость которой, заметная даже при лунном свете, выдает в ней мулатку. Ее лицо мы уже видели однажды, под одним знакомым нам деревом в лесу, а именно под магнолией – она прятала в дупло письмо от своей госпожи. Та, что сидит рядом с возницей, это Джул.

На сиденьях ландо мы обнаружим еще одну особу, которую заметили под тем же самым деревом, только выражение ее лица сейчас намного печальнее и тревожнее. Да, это Хелен Армстронг, а двое других пассажиров – ее сестра и отец. Они направляются в Натчез, порт, откуда начнется их путешествие на юго-запад, в Техас. Переселенцы только что покинули горячо любимый старый дом, оставив распахнутыми ворота и одинокие стены, увитые плющом.