– Что-то за этим есть, – продолжала его прекрасная половина. – Есть у тебя какая-то тайна, ниггер, я это по глазам твоим вижу. Стоит мне на тебя глянуть, и я сразу вижу, когда ты меня обманываешь – как в тот раз, когда строил шашни смуглой Бет.

– Да чего ты городишь, Феба! Смуглая Бет тут ни при чем, клянусь!

– А кто сказал, что при чем? Нет, Билл, то дело прошлое. Я просто вспомнила о нем, потому что вид у тебя точно такой, как когда Бет тебя обхаживала. Сейчас я говорю, что ты сам не свой. Говори, где собака зарыта, выкладывай все начистоту!

Говоря это, Феба не сводила с мужа проницательного взгляда, внимательно наблюдая за выражением его лица.

Но выдавать оно могло немногое. Будучи коренным африканцем, Билл выразительностью черт мог потягаться с каменным сфинксом, да и краснеть не умел. Как уже упоминалось, кожа его была, как черное дерево, и имела синеватый отлив, благодаря которому охотник и получил свое прозвище.

Он твердо выдержал пытливый взгляд и на какое-то время сумел ввести Фебу в заблуждение.

Только после ужина, скромность которого отчасти объяснялась его неудачной охотой, сердце Синего Билла дрогнуло, а язык развязался. Точная причина неизвестна, но, так или иначе, перед тем как отойти ко сну, он все как на духу рассказал спутнице дней своих, поведав обо всем, что видел и слышал в кипарисовом болоте.

Сообщил и о подобранном письме. Осторожно вытащив его из кармана, он передал его жене на осмотр.

Феба одно время была прислугой в доме и состояла горничной при белой госпоже. Было это в золотую пору юности, в старой доброй Виргинии, до того как ее отправили на запад и продали Эфраиму Дарку, где ее ждала злая судьба обычной невольницы. Но прежняя владелица немного научила ее грамоте, и в памяти Фебы сохранились еще остатки былого образования – достаточные, чтобы разобрать письмена, попавшие к ней в руки.

Сначала она поглядела на фотографию, поскольку та первая выпала из конверта. Не требовалось много усилий, чтобы понять, кто на ней изображен. Эта дама была слишком прекрасна, чтобы не восхищать даже самого скромного раба в поселке.

– Какая красивая молодая леди, – заметила негритянка, в течение некоторого времени изучая портрет.

– Тут ты права, Феба. Красивая, как ни одна другая белая девушка, которую мне, ниггеру, доводилось видеть. И такая же добрая. Какая жалость, что она уезжает отсюда! Много чернокожих будут скучать по милой белой госпоже. И масса Чарльз Клэнси тоже будет скучать! Господи! Я же совсем забыл: он может и не будет скучать, потому что уже умер, наверное! Если так, то это она будет скучать по нему, ей-богу. Все глаза выплачет.

– Так ты думаешь, между этими двумя что-то было?

– Думаю? Кому ж знать, как не мне, Феба! Я много раз встречал их в лесу, когда ходил за енотом. Видел их вместе. Белая леди и джентльмен не стали бы встречаться, если бы не имели чувств друг к другу. У нас, у черного народа, тоже так заведено. А еще твой ниггер наверняка знает, что они были влюблены. Джул сказала про это Юпитеру, а тот по секрету сообщил мне. Они давно друг друга любили, еще до того как масса Чарльз в Техас уехал. Только вот полковник Армстронг – это большой человек, он и слышать про это не хотел. Да если он прознает, то застрелит массу Чарьза, если тот уже не покойник. Будем надеяться, что нет. Вот что, девочка, открой-ка это письмо и давай посмотрим, что там пишет там леди. Это точно она его написала. Вдруг это прольет свет на это темное дело.

Следуя этому внушению, Феба достала письмо из конверта и развернула, а потом, держа поближе к сальной свечке, прочитала от начала до конца.