Преследуемый зрелищем подобного домашнего святотатства, бывшего не смутной угрозой, но явью, стоит только имению пойти с молотка, полковник Армстронг принял предложение Дарка передать ему все скопом за общую цену. Условия были оговорены, и вскоре полковник узнал свою судьбу. В его собственности оставались всего десять рабов – то была благодарность кредитора за сделанную уступку.

До вступления сделки в силу оставалось еще несколько дней, и они были потрачены на подготовку к перемене. Перемене большой, подразумевающей расставание не только со старым домом, но и со штатом, в котором тот стоит. Павший владелец не желал долее находиться среди тех, кто был свидетелем его падения. Он решил покинуть своих друзей, истинных и ложных. Ему воистину невыносима была мысль и впредь жить среди тех, кто будет наблюдать за его унизительным барахтаньем у подножья лестницы, на вершине которой он некогда с гордостью восседал.

Он предпочел воплотить в реальность свой замысел, который некогда считал туманной мечтой, и перебраться в Техас. Там он сможет начать жизнь заново, не испытывая при этом острого чувства стыда.

Подошел роковой день, точнее, его канун. На следующее утро полковнику Арчибальду Армстронгу, повинуясь человеческим законам – если не более неумолимым, то более суровым, чем законы природы – предстояло покинуть дом, под кровом которого он прожил так долго.

Наступила ночь. Тьма набросила бледный полог на поля и лес и сгустилась над более светлой полосой текущего мимо них потока – могучей Миссисипи. Вокруг темно: после захода солнца все небо затянули черные тучи. Единственные проблески – это светлячки, занятые своим ночным танцем, а единственные звуки – привычный шум леса южных штатов, леса полутропического, его производят обитатели этих дебрей. Стрекочет зеленая цикада, слышится голос квакш, этих земноводных, умеющих подражать насекомым, а звучное «клак-клак» большой леопардовой лягушки смешивается с меланхоличным «ух-ху» большой ушастой совы. Незримая, скользит эта птица между деревьями, наводя путника на мысль, что лес населен неприкаянными душами, томящимися в чистилище.

Не навевают веселья и крики, раздающиеся наверху, поверх крон деревьев. Подает голос козодой, зрение которого вопреки тьме позволяет ему разглядеть мотылька или мошку. Устав гнездиться на ветках, он взмывает ввысь. Козодои бывают двух видов, и каждый кричит по-своему, хотя оба выражают антипатию к «Уильяму». Один пусть и издает призыв «Би-ить Вилли!», но хотя бы рассматривает его как живого. Другой же видит в нем мертвеца и сочувствует безутешной супруге: «Чака Вилли вдова!»

Нарушают тишину миссисипской ночи и иные звуки. С высоты долетает гоготание дикого гуся, ведущего клин; время от времени слышится более мелодичный призыв лебедя-трубача, а иногда с тополя или кипариса слышится резкий, как звук пилы, клекот белоголового орла – он сердится, что какое-то животное подошло слишком близко и нарушило его сон. Внизу, в болотной осоке, раздается печальный стон кваквы, этой американской выпи, и тут же слышен рык самого отвратительного создания на земле – аллигатора.

Там, где к лесу примыкают поля – расчищенные под плантации участки, немногочисленные и далеко отстоящие друг от друга, – звуки становятся более жизнерадостными. Слышится песня раба, окончившего дневные труды, ее перемежают взрывы громкого хохота; лает собака, исправно карауля дом, а мычание и блеяние скота говорят, что охранять тут есть что. Созвездие крошечных огоньков, выстроившихся рядами, подобно уличным фонарям, выдает негритянский поселок, тогда как с полдюжины больших окон, освещенных более ярко, указывают на местоположение «большого дома» – усадьбы плантатора.