Габриэль пила Париж, как пьяница хлещет вино, – жадно, быстро, без остановки. Ей хотелось всего и сразу – кататься на пароходике по ленивой Сене, гулять по Елисейским Полям, глазеть на уродливую Эйфелеву башню и любоваться белоснежной Сакре-Кер из окон кафе на Монмартре. Лишь теперь она согласилась пройтись по парку Монсо, располагающемуся буквально в двух шагах от ателье. И то без особого удовольствия. Аргументы Артура о том, что это прелестный уголок, где пахнет природой и время застывает в белоснежных мраморных скульптурах, немало ее озадачили.

– Я не люблю природу. Она напоминает мне… Не важно, в общем, что напоминает. А застывшее время – такая глупость! – сказала она, но все же засобиралась на прогулку.

Артур прикусил язык. Да, Габриэль гонит прочь все воспоминания о нищем деревенском детстве, рано умершей от истощения матери, гуляке-отце. Но призраки прошлого не отпускают ее. Это можно понять. Артур тоже с радостью позабыл бы о том, что является незаконнорожденным сыном. Он получил в наследство угольные рудники, умело организовал поставки угля, и теперь его состояние превосходит доходы любого графа или барона. Но молва по обе стороны Ла-Манша – и в Англии, и во Франции – до сих пор перемывает ему косточки.

Сосредоточенная созерцательность вообще претит Габриэль. Эта красавица – огонь, энергия, вечное движение. Таких женщин Артур прежде никогда не встречал. Габриэль похожа на раскаленное стекло, мечущееся, ищущее форму, которую надо заполнить. Она разыскивала ее с отчаянием человека, тонущего в бушующих волнах моря, пытающегося спасти свою жизнь.

– Посмотри, какая красота, – Артур замедлил шаг и указал на полукруглую колоннаду, огибавшую заросший лилиями и кувшинками пруд.

Габриэль бросила рассеянный взгляд и ничего не ответила. Ее мысли витали где-то далеко.

Артур невольно залюбовался сосредоточенным личиком. Из-под маленькой элегантной шляпки-колокольчика выбиваются короткие черные локоны. В Париже Габриэль обрезала волосы и еще больше похорошела. Теперь Артур уже терялся в догадках, какая Габриэль ему нравится больше: растерянная, застывшая, словно изваяние, на ступенях замка в Руайо, или нынешняя, уверенная, полная идей, покоряющих избалованный Париж.

…То, что Этьен владеет сокровищем, ценности которого даже не осознает, Артур понял сразу же. В тот памятный вечер их встречи друг глаз не отводил от Эмильены, пухленькой блондинки с напудренными волосами, в атласном расшитом золотом платье. Габриэль в своем жакете выглядела в сравнении с ней, может, менее женственно, но необыкновенно элегантно. И Эмильена, кстати, сама обратила на это внимание. Рассмотрев за ужином шляпку Габриэль, она не без ревности спросила:

– Кто ваша модистка?

Габриэль смущенно покраснела, и Этьен быстро заметил:

– Она сама делает шляпки. Надо же ей чем-то заняться.

Эмильена попросила изготовить канотье и для нее. Всплеснув руками, девушка радостно заворковала:

– О! Впору открывать мастерскую. Я ведь уже делала головные уборы для нескольких дам из Компьена.

– А почему бы и нет? – заметил Артур. Любовница Этьена нравилась ему все больше и больше. Вообще-то он предпочитал рассуждать о Прудоне, но если мадемуазель интересуется шляпками… – У вас могло бы получиться.

Этьен нахмурился и нервно затеребил усы.

– Вздор! Моя малышка Коко не будет работать!

Артур знал своего друга как облупленного. И ему очень понравилась Габриэль. План родился мгновенно.

– А кто говорит о работе, Этьен? Так, забава. Шляпки для друзей. Что здесь такого?

Бальсан задумался, а потом с сомнением покачал головой.