– Никаких. – А что, если он найдет письма, которые написала она?

– Напоминаю, что в случае получения каких-либо сведений вы обязаны доложить об этом командованию.

– Так точно, товарищ капитан.

– Мы будем наблюдать за вами, Степанова.

Ей хотелось перескочить через стол и придушить этого мозгляка с тонкими усиками. Или заплакать, но она не сделала ни того ни другого. Итак, ее брат приговорен без суда и следствия.

За что же она сражается в таком случае? За родителей, за сестру. И за Давида тоже. Не за этого капитана.

Он отпустил ее, не поднимая глаз от своего скоросшивателя. У самой двери в блиндаж стоял Гриднев, явно подслушивавший их разговор. Раиса потупилась.

– Твое место в 586‑м полку, Степанова. С нами.

Она улыбнулась, но промолчала, не доверяя своему голосу. Да и что она могла сказать Гридневу – что решать в конечном счете будет не он?

Но если она станет асом, ее не посмеют тронуть. Как не смеют тронуть Литвяк. Может, и Давида тогда оправдают.

На смену зимним морозам пришли комары и оводы. Поговаривали, что Америка и Британия скоро откроют второй фронт, что у немцев есть секретное оружие, способное сровнять Москву и Лондон с землей. Вместо новостей к ним большей частью приходили приказы. Раисе все это надоело до крайности.

– Степанова, ты в порядке?

Она только что вернулась с патрульного вылета: все как обычно, передвижения вражеских войск не замечено. Мотор уже заглох, пропеллер не крутился, но она так и сидела в кабине, собираясь с силами, чтобы вылезти на крыло с бортжурналом и парашютом. Она проделывала это столько раз, что сил совсем не осталось. Приборная доска расплывалась перед глазами.

– Степанова! – позвала снова Маруся, ее механик, стоящая на крыле в комбинезоне и косынке на голове. Руки этой двадцатилетней девочки успели загрубеть от возни с железками. – Ну и видок у тебя, прямо жуть берет.

– Ничего, сейчас водочкой взбодримся. Неплохо бы вот еще на перине покемарить с месяцок.

– Как горючее?

– На пределе. Думаешь, он жрет больше, чем полагается?

– Так он и работает как проклятый. Я проверю.

– Ты у нас лучше всех. – Раиса ухватилась за руку Маруси, вылезла, обняла ее.

– Да ты точно в порядке?

– Рая! – Инна шла к ней от своего самолета с парашютом и шлемом под мышками. – У тебя все хорошо?

Ну чего они пристают?

– Устала просто, – ответила за нее Маруся. – Нам бы встряхнуться, танцы устроить, что ли. Вон сколько у нас ребят, и все бравые. – На базе в самом деле было полно парней – пилотов, механиков и солдат. Раиса как-то не задумывалась об этом.

– Какие уж тут танцы, когда война, – вздохнула Инна.

– Вот кончится она – нарядимся, вымоем голову настоящим мылом и пойдем танцевать.

– После войны – да.

– Когда победим, – уточнила Раиса. – При фашистах не очень-то потанцуешь.

Наступило молчание, и Раиса пожалела о том, что сказала. Когда говорят «после войны», победа подразумевается сама собой, иначе никакого «после» не будет. Да она и не думала, что доживет до «после войны».

Давидка, я решила больше не рваться в асы. Были бы мы оба живы, больше мне ничего не надо. Смотри только не говори никому: здесь все думают, что я все так же хочу этого и отчаянно завидую Лиле Литвяк. Может, Бог, если он есть, услышит меня, и ты найдешься: живой, здоровый, никакой не предатель. Поедем домой, обнимем папу с мамой и Нину и обо всем забудем. Вот какая теперь у меня мечта.

То письмо на случай смерти я храню до сих пор. Надо бы сжечь, ведь теперь некуда его посылать.

Твоя любящая сестра Раиса.

Тревога поднялась на рассвете. Раиса на ощупь натянула комбинезон, сапоги, схватила шлем и перчатки. Инна бежала следом. Над головой рокотали вернувшиеся из полета разведчики.