Додд стоял едва ли в десятке шагов от нее; стрела пролетела между ними, на волос миновала его руку и тихо вонзилась в грудь. Отсутствие звука ее даже удивило. Впрочем, плоть – штука мягкая. Особенно по сравнению с наконечником стрелы. Додд сделал еще один неверный шажок, словно до него не совсем дошло, что в него попали, и очень широко распахнул глаза, а потом, моргнув, уставился на древко.

– Ты в меня выстрелила, – прошептал он и осел на колени. Кровь уже растеклась по рубашке темным овалом.

– Черт, я же тебя предупреждала! – Она швырнула лук на землю, вдруг жутко разозлившись и на него, и на Додда.

Тот уставился на нее.

– Но я не думал, что ты выстрелишь.

Она уставилась на него в ответ.

– Я тоже. – На мгновение повисла тишина. Снова поднялся ветер, завертев вокруг них пыль. – Прости.

– Прости? – прохрипел он.

Возможно, это самая большая глупость, какую она только сморозила в своей жизни, хотя выбирать можно было бесконечно, но что еще оставалось сказать? Никакими словами стрелу не вытащишь. Она вяло пожала плечами:

– Ну да.

Додд поморщился, подняв руку с серебром, и обернулся к колодцу. У Шай отвисла челюсть; она бегом кинулась к нему, а он повалился на бок и швырнул мешок в воздух. Тот перевернулся, потом еще раз, описал дугу и начал опускаться, хлопая шнурками. Шай попыталась ухватить его, бросилась вперед, потянулась, упала…

И застонала, врезавшись ноющими ребрами в каменную стенку колодца. Правая рука хлестнула вниз, во тьму. На мгновение ей показалось, что она вот-вот сорвется следом за мешком – что, пожалуй, послужило бы достойным завершением дня, – но тут колени снова уперлись в землю за стенкой.

Она поймала его за нижний угол, вцепившись обломанными ногтями в потрепанный холст. Шнурки болтались в пустоте, а вокруг в колодец сыпались ошметки земли и куски камня.

Шай улыбнулась. Впервые за этот день. А может, и за весь месяц.

И тут мешок раскрылся.

Серебро осыпалось в темноту мерцающим дождем, позвякивая и стуча о земляные стены, исчезая в чернильной пустоте, а следом настала тишина.

Она оцепенело выпрямилась.

Медленно попятилась прочь от колодца, обхватив себя одной рукой. В другой болтался пустой мешок.

Посмотрела на Додда. Тот лежал на спине с торчащей из груди стрелой, не сводя с нее влажных глаз, и дышал неглубоко и часто. Скоро вздохи замедлились, а потом замерли вовсе.

Шай пару секунд постояла, а потом сложилась вдвое, и ее вывернуло на землю. Внутри почти ничего не было, потому что она давно не ела, но внутренности, болезненно скрутившись, вытолкнули все, что могли. Пока она стояла, упираясь руками в колени, отсмаркиваясь и отплевываясь от желчи, ее колотило так, что она уж думала – упадет.

Чертовски болели ребра. И еще рука. И нога. И лицо. Царапин, вывихов и ушибов было столько, что она с трудом отличала одно от другого – все тело казалось одним гребаным пульсирующим синяком.

Взгляд против воли обратился к трупу Додда, и Шай, в предчувствии новой волны тошноты, заставила себя отвернуться и уставиться на горизонт, в дрожащую полосу пустоты.

Нет, не пустоты.

Там поднималась пыль. Она еще раз вытерла лицо о разорванный рукав, теперь уже такой грязный, что им можно было скорее запачкаться, чем отчиститься. Потом выпрямилась, прищурилась и всмотрелась в даль, едва веря своим глазам. Всадники. Без сомнения. Довольно далеко, но не меньше дюжины.

– Вот черт, – прошептала она, закусив губу. Если все продолжится в том же духе, она скоро насквозь ее прожует. – Вот черт! – Шай закрыла лицо ладонями и зажмурилась, спрятавшись в рукотворной темноте и отчаянно надеясь, что все это какая-то ошибка. Но ведь не первая ее ошибка, а?