– А не слабо, товарищ младший лейтенант, на тот берег наперегонки сплавать? – усмехаясь, спросил Лешка.

– А давай! – азартно согласился Егор.

– Вы только поаккуратней, Ингода – река быстрая, баловства не любит, – предостерег Мамаев.

Он вынул из рюкзака котелок, набрал воды, потом в прибрежном тальнике вырезал две сучковатые толстые ветки, обстругал их, соорудил рогатины и пристроил котелок на перекладине.

Вскоре прибежали Лешка с Егором и присели у костра.

– Ты где так плавать научился? Я вырос на Нерче, а догнать тебя не смог, – спросил Егор.

– Я на Волге вырос. Она возле Саратова широкая, пароходы, баржи ходят, так мы ее с пацанами на спор переплывали, – ответил Лешка.

– А как тебя в Забайкалье занесло? – глядя на щуплого голубоглазого водителя, поинтересовался Мамаев, вытаскивая из вещмешка на разостланную плащ-палатку банку тушенки, пачку чая, буханку хлеба, сгущенку.

– Призвали на срочную в тридцать девятом. Сразу попал в Монголию, на реку Халхин-Гол. После боев с японцами перевели в 36-ю армию, в автомобильный взвод при штабе. Когда война началась, я столько рапортов о переводе на фронт написал, только начальство не отпустило. Поколесил я за эти годы по даурской степи. Теперь вот к вашему отделу прикомандировали. – Алексей поглядел на продукты и предложил: – Может, я, товарищ капитан, кашу сварю? У меня пшенный концентрат есть.

– Варгань, сержант, тушенку туда забрось, – согласился Семен и отправил младшего лейтенанта за водой на реку.

Подтягивая на ходу сыроватые кальсоны, Егор умчался к Ингоде. Вернулся, подвесил второй котелок над костром, присел рядом на корточки и положил на импровизированный стол пучок дикого чеснока – мангыра.

– Вот, на взгорке нарвал. Мы тут с братом до войны часто отдыхали.

– Брат-то вернулся? Или еще не демобилизовали? – спросил Мамаев.

– Под Сталинградом в сорок втором погиб, – ответил потухшим голосом Егор.

Каша получилась наваристой, вкусной, и пучок зеленых перьев мангыра пришелся как нельзя кстати. Котелок выскребли до дна, потом пили крепкий, забеленный сгущенкой сладкий чай.

– Эх! Хорошо-то как! – вздохнул всей грудью Мамаев, оглядывая заросшие сосняком берега, сверкающую на солнце рябь воды.

Бросив плащ-накидку на нагретую солнцем гальку, он растянулся на ней и, подложив под голову согнутую руку, спросил:

– А ты кем был до службы, младший лейтенант?

– До четырнадцати лет жил с мамой и дедом в Зюльзе. Есть такое село на берегу Нерчи. Отца не помню. Партизанил он в Гражданскую войну. В Нерчинске его белые в плен взяли, когда из разведки в отряд возвращался. Пытали сильно. Если бы не «Золотая сотня» Макара Якимова, налетевшая тогда на их контрразведку, не было бы меня. После войны батя долго болел. Маленьким я без него остался.

– Отряд Красной армии, а назывался «Золотой сотней». Чудно, – удивился Лешка.

– Рабочие старательских артелей Балея золото добывали, вот и прозвали их партизанский отряд «Золотой сотней». Потом к ним бедные казаки примкнули с окружных сел. Летучий отряд Якимова до Волочаевки гнал нечисть, которая в Гражданскую народ грабила, – ответил Мамаев и продолжил расспрашивать Егора, прикрывая ладонью глаза от солнца:

– Значит, тебя мать воспитывала одна?

– Нет, с дедом Трофимом. Дед тоже воевал, только в Русско-японскую, в 1-м Нерчинском полку Забайкальского казачьего войска под Мукденом. Не любил он говорить о тех временах. Трофим Игнатьевич промыслом занимался, в тайгу надолго уходил, соболя, белку добывал. Меня рано с собой брать стал, стрелять научил, зверя скрадывать, следы распознавать. А мама учительницей в школе работает. После шестого класса брат Антон забрал к себе в Читу, в ремесленное училище при ПВРЗ определил учиться на токаря. Я до войны в вечерней школе семилетку окончил. В сорок первом мужиков на фронт забрали, а мы у станков встали, снаряды делали, – степенно рассказывал Егор.