Теперь нужно было подготовиться к расследованию обстоятельств насилия, учиненного над мисс Марианной Гиллеспи, дела деликатного и тонкого, бросавшего значительно больший вызов его способностям, чем пустяковая кража или чья-нибудь сомнительная репутация.

Когда Уильям вышел из дома, солнце стояло уже высоко, поливая мостовую своими лучами, укрыться от которых можно было лишь на тенистых площадях. На небе не наблюдалось ни единого облачка, за исключением легкой дымки от далеких фабричных труб. По мостовой грохотали экипажи, звякала упряжь – богатые горожане выехали подышать свежим воздухом или нанести ранние визиты. Мелькали ливреи, блистала начищенная медь. В ноздри ударил запах свежего лошадиного помета, одиннадцатилетний уборщик навоза нахмурил брови под помятой шляпой…

Монк вышел на Гастингс-стрит. Идти ему оставалось чуть больше мили, и у него имелось время подумать. Он был рад трудному делу и возможности применить свои способности. После суда над Александрой Карлайон ему приходилось сталкиваться лишь с тривиальными случаями, которые в бытность полицейским Уильям передал бы какому-нибудь констеблю.

Конечно, дело Карлайонов потребовало от него высшего напряжения. Уильям вспомнил, какой он испытал тогда триумф – и одновременно боль. Вместе с этим к нему пришли воспоминания о Гермионе, и он, не замечая того, ускорил шаг по раскаленной мостовой, сжав губы в твердую линию. Когда лицо той женщины впервые всплыло из глубин его памяти, детектив испугался своего непонятного прошлого, напомнившего ему о любви, нежности и горьких переживаниях. Он знал только одно: как много она значила для него… Но когда и как это было, любила ли его Гермиона и чем закончились их отношения, не оставившие после себя ничего: ни писем, ни портретов, ни какой-нибудь вещицы, напоминавшей о ней?..

Но, даже лишившись прошлого, Уильям не утратил своего мастерства и острого аналитического ума. Он нашел Гермиону, сложив по кусочкам обрывки воспоминаний. Оказавшись на пороге ее дома, сразу узнал мягкие карие глаза, облачко волос над нежным, почти девичьим лицом… И все разом вернулось.

Монк проглотил комок в горле. Неужели он преднамеренно бередит свою рану? Его охватило разочарование и начал душить гнев, словно все случилось недавно, словно он лишь вчера узнал, что его любимая предпочла ему душевный покой и уют. Ее мягкость шла от равнодушия, а не сочувствия: Гермионе не хватало отваги даже пригубить из чаши жизни, а осушить ее она и вовсе никогда бы не осмелилась.

Сыщик шагал, не глядя перед собой, и небрежно извинился, столкнувшись с пожилым мужчиной в сюртуке. Тот посмотрел ему вслед, с раздражением щетиня усы. Мимо проехало открытое ландо с теснившимися друг к другу молодыми женщинами: все захихикали, когда одна из них помахала знакомому. Ленты, украшавшие их капоры, приплясывали на ветру, и из-за их огромных юбок казалось, что девушки сидят на каких-то невероятных цветных подушках.

Монк решил оставить в покое свои воспоминания. О Гермионе тогда он узнал больше, чем хотел, а кроме того, заново познакомился и с судьбой человека, бывшего ему благодетелем и наставником. Тот сделал бы из Уильяма коммерсанта, если бы его не разорили обманом. Монк усердно пытался помочь ему, но не сумел. Потом, вознегодовав, он решил бороться за справедливость, оставил коммерцию и поступил в полицию, чтобы предупреждать похожие преступления. Впрочем, насколько детектив помнил, ему ни разу не пришлось столкнуться с мошенничеством подобного рода. Но, видит господь, он старался…