Мисс Харрис энергично прошла по коридору второго этажа и дважды – не слишком громко, но и не робко – постучала в белую дверь.

– Войдите! – послышался приглушенный голос.

Мисс Харрис вошла и оказалась в большой белой спальне. Ковер, стены и кресла – все было белым. Под белой адамовской[3] каминной полкой потрескивал камин кедрового дерева, а о лежащую на полу белую медвежью шкуру мисс Харрис едва не споткнулась, идя через комнату к большой белой кровати, где, откинувшись на подушки, сидела ее хозяйка. Повсюду лежали листы почтовой бумаги.

– О, доброе утро, мисс Харрис, – промолвила леди Каррадос. – Вы и представить себе не можете, как я рада вас видеть. Ничего, если вам придется подождать, пока я закончу это письмо? Присаживайтесь, пожалуйста.

Мисс Харрис скромно присела на маленький стул. Леди Каррадос одарила ее лучезарной, несколько рассеянной улыбкой и вернулась к письму. Мисс Харрис обвела взглядом свою хозяйку, отметив каждую черточку в ее облике.

В хорошие дни Эвелин Каррадос выглядела моложе своих тридцати семи лет. Эту высокую темноволосую женщину нельзя было назвать яркой, но она отличалась интересной бледностью. Показав ей однажды копию Сикстинской мадонны, Пэдди О’Брайен сказал, что она смотрит на свое собственное изображение. Он несколько преувеличил сходство. Удлиненное лицо Эвелин было более характерным, чем у рафаэлевской Девы Марии, но большие темные глаза и отливающие глянцем волосы, разделенные пробором посередине, напоминали ту, что изображена на полотне. С тех пор Пэдди называл жену «Донной», и она хранила его письма, начинающиеся словами: «Милая Донна». Удивительно, но и Бриджет, их дочь, никогда не видевшая отца, тоже называла свою мать Донной. Сидя в ожидании и глядя прямо перед собой, мисс Харрис вспомнила, как в тот день, когда она проходила собеседование, дочь хозяйки вошла в комнату и уселась на подлокотник кресла матери – спокойная девушка с красивым голосом. «А он еще не появился», – подумала секретарша о сэре Герберте Каррадосе, чья фотография в серебряной рамке стояла на туалетном столике.

Наконец леди Каррадос поставила подпись и провела рукой по стеганому покрывалу в поисках промокательной бумаги. Мисс Харрис тотчас подсунула ей свой комплект.

– О, у вас есть! – Это приятно удивило хозяйку. – Большое спасибо. Ну вот, с этим покончено.

Мисс Харрис заученно широко улыбнулась. Леди Каррадос лизнула клапан конверта и внимательно посмотрела поверх него на секретаршу.

– Вижу, вы принесли мою почту.

– Да, леди Каррадос. Я не знала, пожелаете ли вы, чтобы я вскрывала все…

– Нет, нет! Пожалуйста, не надо!

Хорошо воспитанная и искушенная в делах такого рода мисс Харрис ничем не выказала своих чувств, хотя слова хозяйки больно уязвили ее.

– Очень хорошо, леди Каррадос, – сдержанно ответила мисс Харрис.

Леди Каррадос смущенно подалась вперед.

– Знаю, я не права, – быстро проговорила она. – Конечно, я веду себя непростительно для человека, которому посчастливилось приобрести такого секретаря, как вы. Но видите ли, я не привыкла к подобной роскоши, и мне все еще приятно изображать, что я занимаюсь всем сама. Так что мне хотелось бы самой вскрывать свои письма, а потом я буду с удовольствием передавать их вам. Что, конечно, очень несправедливо, но вам придется с этим смириться, бедная моя мисс Харрис. – Она дождалась, пока секретарша улыбнется, и ответила ей очаровательным, понимающим взглядом. – А теперь, – сказала она, – давайте приступим к делу.

Мисс Харрис разложила письма на бюваре на три аккуратные кучки и вскоре принялась стенографировать ответы, которые ей предстояло написать от имени хозяйки. Леди Каррадос делала при этом что-то вроде подстрочного комментария.