– Да нет, просто она любит голубей, – поучительным тоном произнес Леон. Он устроился на табурете для рояля, сиденье которого было обито бархатом. – На Манхэттене живет семьдесят тысяч голубей и около девяноста ястребов, а они убивают голубей. И ястребов становится все больше. Они живут в карнизах домов. Я убиваю их ради мисс Лидс. Вот этого я добыл…

– Это не ваше дело! – резко бросила мне мисс Лидс. – Я слышала, как вы говорили с миссис Чак, и потому знаю, что вы ищете Энн Амори. Я хочу, чтобы вы сразу поняли: ни о каком расследовании смерти моей матери не может идти и речи. Я этого не желаю. В этом нет необходимости. Миссис Чак ненормальная. Злая, сумасшедшая старуха. Она всем рассказывает, что, мол, я думаю, будто это она убила мою мать, но на самом деле это не так. Я вообще считаю, что мою мать никто не убивал. Она просто умерла от старости. Я уже подробно объяснила, что в расследовании нет необходимости, и я хочу, чтобы вы поняли…

– Он не из полиции, мисс Лидс, – перебил ее Леон, – он пехотный офицер.

– А какая разница? – с суровым видом спросила она. – Что армия, что полиция – все одно и то же. – Она строго посмотрела на меня. – Вы хорошо поняли, молодой человек? Хватит! Так мэру и передайте. Я владею этим домом, и у меня еще девять других домов в этом квартале, я плачу налоги, так что перестаньте меня донимать. Моя мать тысячу раз и мэру писала, и в газеты писала – все объясняла, что им нужно сделать. Ястребам в городе не место. И что же они предприняли, хотелось бы мне у вас узнать? Ну, что же вы молчите?

По большому счету мне следовало ей улыбнуться, но у меня не получилось, поэтому я просто посмотрел ей прямо в глаза и произнес:

– Мисс Лидс, вы желаете фактов? Так вот вам три факта. Во-первых, я никогда раньше не слышал о ястребах. Во-вторых, я никогда раньше не слышал о вашей матери. В-третьих, я пришел сюда, чтобы повидаться с Энн Амори, а по словам Леона, она на крыше. – Я встал. – Если наверху мне попадутся ястребы, я поймаю их живьем и сверну им шею. И я непременно передам мэру ваши слова.

Я вышел в холл и направился по нему к лестнице.

Каждый из двух холлов – этажом и двумя этажами выше – освещало по одинокой лампочке без абажура, которые торчали прямо из патронов, вделанных в стену. Когда же я открыл дверь на лестницу, ведущую на крышу, переступил порог и затворил ее за собой, то оказался в кромешной тьме. Осторожно нащупывая каждую из деревянных ступенек, я поднялся наверх, нашарил задвижку на двери, распахнул ее и оказался на крыше. Я заморгал: ветер тут же швырнул мне в лицо целую пригоршню снежинок. Осмотревшись и не обнаружив никого хотя бы отдаленно похожего на Энн Амори, я двинулся налево по направлению к строению, напоминавшему пентхаус. Из затворенных ставнями окон лился свет. Подойдя поближе, я разглядел на строении надпись:

Поскольку надпись гласила «Не входить!», моим первым порывом было немедленно нарушить запрет, однако я сдержал себя и постучал. Изнутри донесся мужской голос, поинтересовавшийся, кто именно пришел, и в ответ я крикнул, что мне хотелось бы повидать мисс Амори. Дверь тут же распахнулась настежь.

Похоже, дом, где я очутился, населяли жильцы, которые чрезвычайно поспешно делали выводы, не удосуживаясь предоставить собеседнику хотя бы малейший шанс раскрыть рот. Молодой человек, пропустивший меня в голубятню и прикрывший за мной дверь, не дав мне возможности даже представиться, тут же затараторил, что в ближайшие месяца четыре мне рассчитывать совершенно не на что. Он, мол, готов и даже рад помочь родной стране одержать победу в войне, однако он уже отослал сорок голубей и ему нужно оставить хотя бы некоторое количество птиц на развод. И почему, спрашивается, в армии не понимают таких элементарных вещей?