Корреспонденты расценили это как признак намечающихся перемен и еще от себя добавили, что теперь, может быть, Молотов вновь станет главой правительства (он перестал им быть накануне войны), потому что Сталин стар, болен и скоро покинет свой пост. «На сегодняшний день, – писал корреспондент британской газеты «Дейли геральд», – политическое руководство Советским Союзом находится в руках Молотова».

Когда вождю отправили на юг перевод статей из зарубежной прессы, он остервенел. За разговоры о состоянии его здоровья Сталин карал беспощадно. При этом время от времени устраивал своим соратникам проверки.

На небольшом приеме в день Парада Победы в 1945 году Сталин вдруг сказал, что «через несколько лет он должен будет уйти от дел». Все хором заговорили о том, что это совершенно невозможно.

В другой раз у себя на даче Сталин опять завел разговор о пенсии:

– Пусть Вячеслав теперь поработает. Он помоложе.

Это была откровенная провокация, и Молотов был достаточно умен и опытен, чтобы немедля отвергнуть такую возможность. Но, прочитав обзор иностранной прессы, Сталин заподозрил, что Молотов, может быть, и в самом деле подумывает о его кресле.

Он потребовал разобраться и доложить.

На следующий день он получил от Молотова, Берии, Маленкова и Микояна обширную шифротелеграмму, в которой вся вина возлагалась на сотрудников отдела печати Наркомата иностранных дел. От своих слов относительно ослабления цензуры Молотов отрекся, заявив, что ничего подобного он иностранным корреспондентам не говорил.

Сталин остался недоволен и сразу же продиктовал новое послание Маленкову, Берии и Микояну:

«Вашу шифровку получил. Я считаю ее совершенно неудовлетворительной. Она является результатом наивности трех, с одной стороны, ловкости рук четвертого члена, то есть Молотова, с другой стороны…

Молотов не мог не знать, что пасквили на советское правительство, содержащиеся в этих сообщениях, вредно отражаются на престиже и интересах нашего государства. Однако он не принял никаких мер, чтобы положить конец безобразию, пока я не вмешался в это дело. Почему он не принял мер?

Не потому ли, что Молотов считает в порядке вещей фигурирование таких пасквилей, особенно после того как он дал обещание иностранным корреспондентам насчет либерального отношения к их корреспонденциям? Никто из нас не вправе единолично распоряжаться в деле изменения курса нашей политики. А Молотов присвоил себе это право. Почему, на каком основании? Не потому ли, что пасквили входят в план его работы?..

До вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только вам трем. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать».

Члены политбюро пытались как-то выручить Молотова. Они написали Сталину, что Вячеслав Михайлович каялся, признавал свои ошибки, просил прощения и прослезился. Сталин брезгливо заметил:

– Что он, институтка, – плакать?

Сам Молотов обратился к вождю с покаянной телеграммой:

«Сознаю, что мною допущены серьезные политические ошибки в работе… Твоя шифровка проникнута глубоким недоверием ко мне, как большевику и человеку, что принимаю как самое серьезное партийное предостережение для всей моей дальнейшей работы, где бы я ни работал.