– Дед! – с укором произнес Степан. – Горазд же ты языком трепать!

Эта песня была ему известна. Случалось, попросит кто-нибудь из мужиков за обедом добавки – борща или картошки с салом, а дед Бурячок уже тут как тут. «Говорят, есть такие пришлые, которые среди людей обретаются, – многозначительно произносил он, попыхивая трубкой. – Всем на нас они похожи, только жрут в два раза больше, этим и выдают себя…» Однажды Вовик засиделся в купели, разомлев в теплой воде. Дед Бурячок как плеснет ему в бочку кипятка и давай бурчать назидательно: «Говорят, некоторых пришлых особенно к воде тянет, лишь этим от людей и отличаются. Все уже ушли из бани, а этот никак не наплещется».

Водилась за старым такая странность, но никто особенно не серчал. Ну, мелет иногда чушь. Это простительно для человека, повидавшего на своем веку три войны – Гражданскую, Великую Отечественную и вторжение пришлых.

Степан махнул рукой, выразив одновременно и досаду, и раздражение, и смятение, затем повернулся на каблуках и пошел в обратную сторону. Дед же, продолжая то и дело поглядывать ему в спину, слез с колоды, выбрал полено, взялся за топор и принялся кроить деревяшку на тонкие, прямые лучины.

Поскольку попариться в бане не удалось, стоило попробовать еще один способ нейтрализовать возможную инфекцию: продезинфицировать себя изнутри. Вообще, мамка гнала самогон, и была у нее в загашнике бутыль, но черта с два она бы налила ему хоть пятьдесят граммов без веской причины. А украдкой он никогда ничего не брал, не принято это было в общине, да и вообще – нехорошо. К тому же во фруктохранилище возвращаться не хотелось: жило там шестнадцать семей, и дети маленькие были.

Значит, оставалась только Мырчиха. В отличие от остальных она всегда жила здесь – на отшибе да сама по себе, что в этой ситуации было только на руку.

Степан определился с направлением и двинул, набычившись, по хорошо заметной тропинке через сад.

Мырчиха сидела за столом у окна своей приземистой мазанки и смотрела на тропу, будто специально поджидая Степана.

– Теть Марфа! – позвал он, взмахнув рукой. Нахлынуло неуместное смущение. Помимо того, что Мырчиха гнала самогон, слыла она в общине бабой ветреной и непутевой. Не единожды Степка слышал, как кто-нибудь из мужиков в тесной компании начинал разговор фразой: «А был я вчера у Мырчихи, ребята…» – а потом поглаживал ус и делал многозначительное лицо, все остальные тогда принимались переглядываться и посмеиваться. Поговаривали, что, кроме местных, не брезгует Мырчиха принимать и степных бандитов. Мужики даже несколько раз устраивали засаду, но никто чужой так и не появился, поэтому слух остался слухом.

Дверь мазанки отворилась, повеяло теплым духом и лавандовым маслом.

– Степан, что ли? – Мырчиха куталась в шаль. Под шалью у нее была расшитая бисером жилетка с непременно расстегнутыми верхними пуговицами. Под жилеткой – блуза в горошек с глубоким вырезом. К длинной цыганской юбке прицепилась шелуха от семечек, их Мырчиха обычно лузгала, глядя в окно. – Ты чего хотел? – спросила она, поскольку до этого дня Степан в гости к ней не захаживал. – И какая я тебе тетя? Скажешь тоже! – Тонко выщипанные брови приподнялись домиком. – Девица я еще!

– Выпить мне надо, – бросил сурово Степан.

– Все так говорят, – холодно ответила Мырчиха и уперла руки в бока. В то же время ее большие голубые глаза смотрели с любопытством и чуть-чуть – с издевкой, выдавая желание подзадорить юнца.

Степке стало ясно, что просто так его внутрь не пустят. Дескать, вход только для постоянных посетителей. Что за день такой, все не слава богу! Он сунул руку в подсумок, вынул несколько патронов, показал их на ладони Мырчихе.