Джейн, которая ни разу со дня свадьбы не спала отдельно от мужа, чувствовала себя неуютно на диванчике близ постели Лидии; краткие периоды беспокойного сна то и дело прерывались из-за необходимости убедиться, что сестра все еще спит. Снотворное доктора Мерфи оказалось эффективным, Лидия спала крепко, но полшестого пробудилась к жизни и потребовала, чтобы ее тотчас отвели к мужу. Для Джейн такая просьба была естественной и разумной, но она сочла необходимым предупредить сестру, что Уикхем скорее всего еще спит. Лидия не собиралась ждать, поэтому Джейн помогла ей одеться, что затянулось надолго: Лидия хотела выглядеть как можно лучше, она переворошила весь чемодан, показывала Джейн разные платья, требуя ее мнения, некоторые она просто швыряла на пол и ужасно беспокоилась из-за прически. Джейн задавалась вопросом, простительно ли будет разбудить Бингли, но, прислушавшись, убедилась, что из соседней комнаты не доносится ни звука, и решила не тревожить его сон. Конечно, находиться рядом с Лидией при ее первой встрече с мужем, прошедшим через серьезные испытания, – женское дело, и ей не стоит пользоваться бесконечной добротой Бингли и взваливать на него дополнительные заботы ради собственного удобства. Когда Лидию наконец удовлетворил ее вид, они взяли зажженные свечи и пошли темными коридорами к комнате, где держали Уикхема.

Их впустил Браунриг; при появлении женщин дремавший в кресле Мейсон вздрогнул и проснулся. После этого все пошло кувырком. Лидия подбежала к кровати, на которой продолжал спать Уикхем, упала на мужа, словно он умер, и зарыдала в голос. Джейн потребовалось некоторое время, чтобы осторожно отвести сестру от кровати; она прошептала Лидии, что той лучше прийти позже, когда муж проснется и сможет с ней говорить. Издав последний взрыв рыданий, Лидия позволила увести себя в свою комнату, где Джейн наконец смогла ее успокоить, а потом позвонила, чтобы им принесли ранний завтрак. Его принесла не обычная служанка, а сама миссис Рейнолдс, и Лидия, удовлетворенно отметив, с какой заботой та отобрала вкуснейшие лакомства, обнаружила, что переживания пробудили в ней голод, и с аппетитом поела. Джейн удивило, что она не поинтересовалась судьбой Денни, которого выделяла из прочих офицеров, служивших с Уикхемом в Меритоне, и новость о его ужасной смерти, преподнесенной Джейн с величайшим тактом, оставила ее почти равнодушной.

После завтрака настроение Лидии вновь изменилось, она заливалась слезами, жалела себя, говорила со страхом об их будущем с любимым Уикхемом и выражала негодование поведением Элизабет. Если б ее с мужем, как положено, пригласили на бал, они отправились бы утром надлежащим образом. Ее появление было сюрпризом, потому они и поехали лесом, иначе Элизабет могла ее и не пустить. Вина Элизабет и в том, что им пришлось нанять экипаж и остановиться в «Грин-Мэн», гостинице не того сорта, к которым привыкли она и дорогой Уикхем. Если б Элизабет была щедрее, они могли бы провести ночь пятницы в «Кингз-Армс» в Ламтоне, а на утро поехали бы на бал в экипаже, присланном из Пемберли; в этом случае Денни не поехал бы с ними и ничего бы не случилось. Джейн пришлось все это с болью выслушать; как обычно, она пыталась смягчить негодование, воззвать к терпению, вселить надежду, но Лидия слишком упивалась своим несчастьем, чтобы внимать голосу разума или следовать советам сестры.

В этом не было ничего удивительного. Лидия с детства не любила Элизабет: между такими разными людьми невозможна симпатия или нежная сестринская привязанность. Лидия, шумная, необузданная, грубая, с вульгарной речью, не поддающаяся никаким попыткам направить ее на правильную стезю, постоянно приводила в смущение старших сестер. Она была любимицей матери и во многом ее повторяла, но вражда между Элизабет и младшей сестрой объяснялась и другими причинами. Лидия подозревала – и не без оснований, – что Элизабет убеждала отца не пускать ее в Брайтон. Китти донесла, что видела, как Элизабет стучалась в дверь библиотеки и была допущена в святилище – редкая привилегия: мистер Беннет всегда настаивал, что библиотека – единственная комната, в которой он обретает мир и покой. Попытку лишить ее любимых удовольствий Лидия считала страшным преступлением, и для нее было вопросом принципа никогда об этом не забывать и не прощать.