– И это все? – разочарованно протянул Цернциц.

– Вручить им по хорошему пол-литровому фужеру французского коньяка...

– Хороший коньяк бывает только в Грузии, а уж никак не в худосочной Франции, – как бы между прочим поправил Цернциц.

– Значит, надо наполнить фужеры грузинским коньяком.

– Или армянским, – продолжал делиться познаниями Цернциц.

– Или армянским, – тут же согласился Посибеев, охотно согласился, видимо, тоже был знаком и с грузинскими, и с армянскими коньяками. – Ни один из гостей не осмелится оставить хоть каплю, они будут вылизывать эти фужеры, насколько позволит длина их поганых языков!

– Сказано хорошо... Но... Это все?

– На этаже немало укромных уголков... Пусть бы наши победительницы конкурсов... Ради почетных гостей... Вспомнили бы о своих прелестях... После коньяка гостям наверняка захочется в этих прелестях убедиться...

– Уже подумали об этом, Посибеев. Садись.

– Может быть, оркестр...

– Заказан.

– Танец живота...

– Вот ты и исполнишь, – сказал Цернциц, проявив и смелость мышления, и чувство юмора, и твердость руководителя. Все сотрудники дружно, но сдержанно рассмеялись. Кроме Посибеева – он-то прекрасно знал, что ни единого слова Цернциц не произносит просто так, походя. Если слово выскочило, даже случайно, даже по оплошности – оно должно воплотиться в дело. На свое место Посибеев сел бледный, как... как газетный лист – с сероватым оттенком. – Получишь в костюмерной шаровары, – продолжал Цернциц без улыбки, – чалму, тапочки с задранными носками... Ну и все, что требуется.

– А что еще требуется? – негромко вымолвил Посибеев – он даже сидя возвышался над всеми.

– У тебя между ног что? – строго спросил Цернциц.

– Ну, как, – Посибеев опять поднялся. – Что положено, то и есть.

– А что должно быть у исполнительницы танца живота? – продолжал допытываться Цернциц, будто сам не знал – что там у нее находится.

– Ну, как... – совсем растерялся Посибеев.

– У нее там наличие или отсутствие?

– Отсутствие...

– Правильно, – кивнул Цернциц. – А вдруг кто-то из гостей захочет с тебя шаровары сдернуть? Представляешь? И он сразу поймет, что мы его дурачим... Вместо бабы мужика подсунули... И доверие к нашему банку резко упадет! Ты же разоришь всех нас, по миру пустишь! – сурово произнес Цернциц.

– Чего это они будут сдергивать...

– Да я сам не откажу себе в удовольствии! – воскликнул Цернциц и посмотрел на всех сотрудников, требуя поддержки. – Все захотят сделать то же самое!

– Что же получается... – пробормотал Посибеев.

– А что получается? Ты предложил? Твое предложение принято. Вот и все. Между ног у тебя должно быть именно то, что требуется для исполнительницы танца живота.

– Что же мне... удалять?

– Как хочешь, – безжалостно ответил Цернциц. – Твое дело. Сейчас пол меняют, как перчатки.

– Не успею...

– Да? – удивился Цернциц. – Ты прав, – он посмотрел на часы... – Времени осталось немного. Ладно, так и быть, наложи какой-нибудь муляж... Полохматее. Вдруг кто-то из гостей глаз положит... Городской прокурор, я знаю, любит высоких и стройных. – Цернциц наконец позволил себе улыбнуться.

– И что? – пролепетал Посибеев, почти теряя сознание.

– А что? Ничего. Тащи его в укромный уголок – это тоже твое предложение.

– А там?

– Покажи, на что способна исполнительница эротического танца. Титьки надо тебе нацепить... Только не перестарайся, три-четыре, не больше. А то он не поверит, что настоящие.

– А если будет четыре груди... Поверит?

– Скажешь, что у него после коньяка двоится, – суровость тона Цернцица убеждала Посибеева, что разговор идет всерьез и все подробности, которые обсуждаются, подлежат неукоснительному исполнению.