Миловидная женщина лет тридцати невольно улыбалась таковым речам, но тут же хмурилась, глядя, ладно ли получается перевязка:

– Вы не вертитесь, пожалуйста, шибко-то, а то я вам больно сделаю.

– Ни-ни, что ты, я не верчусь, – завертелась голова еще живее и еще более заулыбалась. – Одно мне только, слышь, жалко: банка разбилась! Такая, я тебе скажу, небьющаяся посудина была, прямо заколдованная. Думал, ее со мной и в гроб уложат, ан нет, выходит, я ее небьющееся оказался!

– Или околдованнее, – снова улыбнулась женщина.

– И-их, точно! А я и не подумал. А тут кто-то у вас в соборе из-под крыши откудава-то со мной разговаривал. А кто – ничего не видно. Это, часом, не ты ли и была, милая?

– Это блаженная наша, Шурочка, поселилась туда и чудит.

– Домовая, что-ли?

– Блаженная, вам говорят, неужели не понятно?

– Да ить киношники мы, какое у нас понятие, срам один!

– А, вон что… – Женщина сразу поскучнела. – А я-то стараюсь, думаю, человек в беду попал, а он киношник, оказывается. Зачем пожаловали? Чего молчишь, безсовестный? – Она поднялась и пошла прочь. – Некогда мне больше с тобой, я и про тёлочек своих забыла… Иду-иду, мои хорошие!

Иван Иванович, кряхтя, поднялся и потёр спину, поглядел на пролом в потолке пристроенного к собору коровника, откуда пожаловал, и попробовал надеть кепку, но на забинтованную голову кепка не надевалась.

– Эх-ма, жись моя пролетарская, – повторил он и пошел следом за женщиной. – Эй, слышь, звать-то тебя как? Слышите, товарищ женщина?!

Но женщина не слышала, она бойко и сосредоточенно выдаивала корову и переходила к следующей, перенося с собой ведро с молоком.

– Стекла прибери, – строго обронила она, не удостоив Ивана Ивановича взглядом, оставила полное ведро и взяла пустое.

…Сестра катала Дежку на карусели, водила в зверинец. Звон зазывал публику в цирк. На подмостках бегал клоун с колокольчиком и хриплым голосом уговаривал публику скорее брать билеты, а то они не успеют. Из балагана вышла девочка лет двенадцати в красном костюме. Она была на удивление хороша. И стала вдруг бегать по проволоке, вертеться.

– Так кувыркаться и я бы, пожалуй, могла, учеба только нужна, – сказала Дежка, не отрывая взгляда от акробатки.

Смешил клоун, потом вышел хохол со скляницей горилки в руке и запел «Кумушки-голубушки, здоровеньки булы». Публика покатывалась со смеху. А тут вылетела на сером коне наездница, ловкая, быстрая.

«Хоть и грешно такой голой при народе прыгать, – думала Дежка, – а так я тоже могла бы. Уж если всюду грех – и в миру, и в обители, уж лучше на миру жить».

…В обществе студентов Дежка с подругой отправились в сад «Аркадия». Разноцветные гирлянды фонариков украшали вход в аллею, гремел военный оркестр, сновала нарядная толпа, и, кажется одна она была в косынке, а все в шляпах.

На открытой сцене, когда взвился занавес, Дежка увидела тридцать дам в черных строгих платьях с белыми воротниками. Дамы стояли полукругом, и все казались красавицами – такие прически пышные и цвет лица! И вдруг раздался лихой марш:

– Нравится ли вам, Наденька, хор? – любезно осведомился студент Волощенко, сопровождавший подруг.

– Еще бы не нравиться!

– Если вы хотите, то можете тоже в хор поступить, у меня тут знакомства имеются.

– Ах, еще бы не хотеть, господин Волощенко, да это же лучше балагана!

А дамы меж тем все старательно пели, что: