Когда Кощей вернулся домой, Дарья всё еще сидела за ноутбоком, и это окончательно решило её судьбу. В смысле, что желание спасать принцессу к вечеру у Полякова не только не рассосалось, но даже обострилось. Ему физически не хватало Даши рядом. Не в плане секса, хотя почему нет? В плане секса тоже, но простой близости, топографической, не хватало сильнее. Он был согласен просто находиться рядом. Неважно, зачем и чем заниматься. Главное, чтобы рядом.

Ну и спасти заодно.

От самого себя. Муа-ха-ха!

Предупреждать о приезде Павел не стал. Во-первых, зачем портить хороший сюрприз? Во-вторых, паранойя всё ещё стояла на боевом посту. Поэтому первым делом, оказавшись в квартире Несветаевой, Кощей направился в ванную. Если у неё там заначка, то любой шум должен вызвать панику.

Никакой паники у девчонки не было. Во всяком случае, в ванной у Дарьи Владиславовны не было ничего, что бы она хотела скрыть от посторонних. Кроме, разве что, грязного белья. Но это не противозаконно.

Паника была у Паши. Разумеется, никакой речи он не готовил. Он никогда речей не готовил, просто выпускал на волю внутреннего соловья. И на Дашиной кухне внезапно понял, что не знает, с чего начать и о чём будет говорить.

Когда Дарья вошла в кухню и потребовала объяснений, Поляков сел перед ней на корточки – чтобы хоть немного замаскировать явное физическое превосходство. Он потянулся к руке девчонки – всем, даже таким большим, сильным и страшным, иногда нужна поддержка.

Даша не дала.

И поделом.

Не заслужил, Шарик. Марш на коврик в прихожую! В конце концов, он большой, сильный и страшный, сам справится.

Больше всего Паша опасался вопросов: «А как это было?», «Когда это случилось?», «Что ты при этом чувствовал?». Всякие такие вопросы, которые любят задавать девушки из праздного любопытства. Особенно после вопроса про то, убивал ли он людей. Понятно, что когда ты на передовой, не до этических проблем. Там или ты, или тебя. «Тебя» – вариант менее предпочтительный. Копаться глубже Паша не хотел. И вспоминать не хотел. Он хотел оставить прошлое в прошлом и жить настоящим. Поэтому быстро переключил разговор на саму Дарью. Почему-то люди легко отдавливают чужие мозоли – и чистого сердобольного любопытства, – но остро реагируют на малейшее прикосновение к своим. Поляков действительно не собирался делать ей больно. Но любое чудовище проще победить, когда назвал его по имени. Пока оно неназванной тенью прячется спиной, его не поймать. А назвал вслух – и оно уже не такое потусторонне-пугающее. Слово «насилие» маячило между ними чуть ли не с самого начала. И наконец оно было произнесено.

Дарья держалась хорошо. И главное, – в этот момент, на кухне, – она была собой. Искренней. Той маленькой, тонкой и хрупкой, от которой у Паши сладко саднило изнутри. И он был даже готов рассказать немного правды о себе, лишь бы подольше удержать ощущение напряжённой близости, словно между двумя оголёнными проводами.

– Я прошу дать мне шанс. Ещё один шанс. И если потом ты скажешь, что между нами всё, я не буду тебя преследовать. Как тот твой… Не знаю, от кого ты сбежала.

Конечно, Поляков лукавил. Где-то глубоко-глубоко он понимал, что деваться-то Дарье некуда. Не в её ситуации. Но остановиться Кощей не мог. Уж больно ему захорошело от расколупывания чужой болячки. Так, что казалось, ещё немного – и снесёт.

– Павел Константинович, как там капуста? – Даша неуловимым жестом отёрла слёзы. – Кушать уже хочется.

– Так в течение дня надо есть нормально, – буркнул Паша, поднимаясь и направляясь к плите.