– Нет, – сказала она в подушку, – я не пользуюсь духами. Это я так пахну.

Еле уловимый, сладкий и одновременно терпкий запах. Так пахнет её гладкая, как шёлк, кожа. И если зарыться носом, в её растрёпанную причёску – корни волос тоже будут источать этот запах. Она вся так пахнет. Когда я говорю «вся», я имею в виду «везде». Она везде сладкая и терпкая. Одновременно. Когда я вспоминаю это, то сразу чувствую шевеление в паху. И когда она говорит в трубку:

– Какого цвета на мне трусики? С трёх раз? – мои шорты цвета хаки уже оттопыриваются по полной программе. Это очередная ежедневная игра Окси. Если я угадаю цвет трусиков, вечером меня ждёт нечто особенное.

– М-м-м… – я слушаю её дыхание —…чёрные?

– Я сегодня в белом, па…

– Белые?

– Не-а…

– М-м-м…

– Последняя попытка… – я слышу звон посуды: она сидит в какой-то кафешке.

– Ты совсем без трусиков, да?

– Умница, – по её голосу я чувствую, что она улыбается, – я уже думала, что сегодня ты пропустишь приватное pornoparty…

Pornoparty – это она меня наслушалась. Коза такая…

– Ты сильно занят, па?

– А что такое?

– Мне уже тут надоело… Один усатый дядя, уже второй раз шампанское с официантом присылает… Вкусное…

– Я щас приеду и твоему шампанскому яйца, нах, оторву! – говорю я голосом «Отсидел И Только Что Вышел».

Хихиканье в трубке. Потом:

– Поторопись, па… а то пока мы с тобой разговариваем, у меня весь стул мокрый стал… сидеть неудобно.

– Уже лечу, – говорю я и улыбаюсь: коза такая…

В кафе я чмокаю её в щёку и вешаю рюкзак на спинку своего стула. Она блестит глазами с той стороны стола, на котором стоит полупустой бокал с золотистым содержимым.

– Это уже третий.

– Где этот дядя? – спрашиваю я и тут же замечаю его в углу: с усами, в рубашке с пальмами и рыжих сандалях. Не сандалиях – именно Сандалях. Да ещё в белых носках. Я посылаю ему воздушный поцелуй. Он отворачивается.

– Стул ещё мокрый? – спрашиваю я.

– Я вся мокрая. Хочешь потрогать? – она берёт бокал, делает глоток и смотрит на меня поверх стеклянного краешка.

– Позже.

Кое-что об Окси.

Она ненавидит органную музыку.

– Кто её может по-настоящему любить? – вещала она, валяясь голышом на моём диване и как всегда болтая пятками в воздухе. – Наверное, те, которые в «Что? Где? Когда?» участвуют. Ненавижу всех этих мерзких усатых очкариков. Им, по-моему, даже за деньги никто не даст… Только какая-нибудь оплывшая бесформенная интеллектуалка средних лет в бабушкиных трусах… (её передёрнуло)… ф-ф-фу!!!

Я бросил взгляд в угол: сбрей усы, чувак, и вставь линзы, хе-хе…

Окси допила шампанское, поставила пустой бокал на центр стола и сообщила:

– Ой… Кажется, уже пьяная… А я за рулём…

На входе в кафе я видел её маленький, но мощный итальянский мотороллер с семью красными звёздами на борту. Когда я спросил, что они означают, она махнула рукой:

– А… это я шесть котов задавила… и одного ёжика.

Потом ткнула в меня указательным пальцем:

– Не специально.

У меня в рюкзаке сейчас лежит небольшой презент для неё. Я лезу рукой за спину и, порывшись, извлекаю его на свет.

– Спокойно, сеньорита… у вас сегодня личный пилот, – говорю я и надеваю презент на свою голову, – comprendez?

– Waw! – глаза Окси заискрились. – А он настоящий?!

Настоящий. Кожаный лётный шлем. Чёрный. Внутри на подкладке надпись маркером на испанском «лейтенант Наваз». Подвернулся как-то в военном сэконде, в Москве.

– Ага. Настоящий, – я протягиваю шлем ей, – он твой.

– Мой?! – она натягивает его на голову. – Спасибо, па! Поехали кататься?!

– Поехали.

На выходе из кафе я посылаю очкарику ещё один воздушный поцелуй.