Я и сам не знал, что сказать, когда, переступив порог родного дома, натолкнулся на твердый, предупреждающий взгляд отца, который недвусмысленно говорил: «Либо ты принимаешь все, что сейчас происходит, либо…» Что значит «либо», додумывать не приходилось. Отец – это не конкурент по бизнесу, методы прогиба тут не сработают. Он, не моргнув глазом, выставит далеко за пределы родных стен. А принимать пришлось многое.

- Это Вероника. Она здесь живет, - слава Богу, не конкретизировал «на правах хозяйки». Хватает совести еще помнить, что хозяйка здесь законная жена.

- Это Тимофей, мой сын, большую часть времени живет на Кипре, его основной бизнес там, - ага, а это уже мне прямо такой непрозрачный намек, чтоб не загостился. Нет, батя, хрен ты угадал!

      У меня планы изменились, я нашел хорошего управляющего для отелей, и теперь могу принять очень выгодное предложение. Но оно требует моего присутствия в Москве, - если папенька надеется от меня быстро избавиться – не выйдет. Как любит говорить моя бабуля: «Ребята, не обольщайтесь!» Не рассчитывайте на мой благословляющий «Хлеб-соль!». Сделаю все, что в моих силах, чтоб убрать из своего дома это недоразумение. И тут же применяю первый болевой прием.

- Пап, а где Валентина? В отпуске, что ли? Я за ее кулебяку родину готов продать!

Ага, попал! Глаз родителя нервно дернулся – неприятно признаваться, как говорят политики, в принятии непопулярных решений.

- Она уволилась, - сухо отрезал он.

- Только не говори, что и Лена уволилась, - делаю невинное лицо, применив еще раз болевой. – Кто теперь за миграцией моих трусов и носков будет следить?

- И наш помощник по хозяйству тоже, - с удовольствием наблюдаю, как перекатываются желваки – видно, что держится изо всех сил. Да-да! Матвей Тимофеевич! Вы ступили на очень скользкую дорожку! И неудобных вопросов и откровенного осуждения тебе не избежать, не надейся.

Понимая, что у благодетеля сейчас дым из ушей повалит от злости, его пассия ринулась на помощь.

- Прислуга, к сожалению, не обладает той верностью и преданностью, которые были нормой в девятнадцатом веке, поэтому при малейших трудностях все бегут.

Ух ты ж ка! Он оно чо! Маленькая шлюшка возомнила себя королевой, которой челядь должна была присягнуть на верность. Ладно, сделаю вид, что поверил, чтоб не доводить до греха. Понятное дело, что они уволились не по своему желанию – старый греховодник не захотел иметь перед глазами живые укоры совести. Стыдно папеньке в глаза смотреть людям, которые знают все о его неблаговидном поведении.

    - А мы что, теперь обречены на голодное существование? - бросаю еще одну бомбу. Этой шутливой фразой всегда пользовался в детстве, когда родители в чем –то отказывали, и я делал вид, что и в правду верю в бедственное положение семьи. Это был один из множества узелков памяти, которые есть в каждой семье. Из них соткана теплота отношений, своя история, своя летопись счастья. Они как фотографии, хранят бесценные минуты близости. И дернув за один узелок, сразу переносишься в далекое или не очень далекое благополучное прошлое.

   Но дергать узелки мне не особо удавалось. Потому что не удавалось поговорить по душам. В день приезда я не стал разговаривать с отцом дома: эта мелкая пиранья увивалась самым ласковым, но , я уверен, и самым ядовитым плющом вокруг него. Пришлось сделать это на работе и там же показать плющу зубы.