Сразу после ужина Макс извинился, пробормотал что-то о раннем отъезде и пошел в свою комнату. Даже перспектива выяснить, что вызвало взрыв женской истерики незадолго до ужина, не вызвала у него искушения остаться дольше, чем это было необходимо по требованиям вежливости.

То, что в центре событий была Селия, стало ясно хотя бы потому, что она не появилась за ужином. Пояснение леди Фарингдон, что ее дочь чувствительна и легкоранима, Макс перевел по-своему: капризное дитя не получило какой-нибудь мелочи, которой добивалось.

Войдя в комнату, он позвонил в колокольчик и, когда появился Хардинг, сказал ему:

– Мы уезжаем рано утром. Ты упаковал вещи?

Хардинг кивнул:

– Да, сэр. Все готово. Я еще нужен сегодня вечером?

Макс покачал головой, но затем передумал:

– По зрелом размышлении… принеси-ка мне бутылку бренди, а затем отправляйся спать.

Хардинг заколебался:

– Бренди, сэр? У вас завтра утром голова будет гудеть, как котел.

Граф Блейкхерст поднял брови:

– В этом случае разрешаю тебе злорадно заявить: «Я же вам говорил!» А сейчас пойди и принеси.

– Да, сэр. Приятного похмелья, сэр.

Рот Макса дернулся.

– Бог знает, почему я тебя терплю!

Хардинг ухмыльнулся:

– Возможно, что и знает, сэр. Он ведь Всеведущий, разве нет?

Макс рассмеялся и сел на кровать, чтобы снять обувь.

– Сэр?

– Да?

– Оно, конечно, не мое дело, но вы слышали что-нибудь о дочке полковника?

Смех оборвался.

– Мне очень жаль, Хардинг, но я должен тебе сказать, – тихо произнес он. – Она умерла. Фарингдон намекнул, что она сама свела счеты с жизнью. Я опоздал. Снова.

Хардинг побледнел:

– О господи! Мне так жаль, сэр.

– Мне тоже. Спокойной ночи.

Когда бренди доставили, Макс откупорил бутылку и взглянул в лицо своему поражению. Пять лет. Какого черта он ждал так долго, чтобы удостовериться, что с Верити Скотт все в порядке?

И только тогда, когда этой весной леди Фарингдон представила обществу прекрасную Селию, он стал задумываться.

Но более близкое знакомство с леди Фарингдон заставило насторожиться все его инстинкты. Этой женщине он не поручил бы собаку, занозившую лапу, не говоря уже о несчастной сироте, убитой горем дочери самоубийцы.

Он сложил горкой подушки, оперся на них спиной и сцепил руки за головой, уставившись на сборчатый полог над своей кроватью. Слишком поздно. Точно так же слишком поздно он пришел к человеку, который спас его жизнь ценой своей собственной жизни.

Это Уильям Скотт отразил саблю, которая должна была убить или искалечить его. Это Уильям Скотт получил незаживающую рану, в которой развилась гангрена. Рука Уильяма Скотта была ампутирована в вонючем полевом госпитале после Ватерлоо. И именно Уильям Скотт в конечном итоге погрузился в отчаяние и убил себя.

Макс вздрогнул, прогоняя призраков прочь. Он уже ничего не мог для них сделать. Они оба покоились с миром. Завтра вечером он вернется в Лондон. Надо надеяться, что его брат-близнец Ричард уже возвратился в город, и он сможет смыть горечь потери, отравившую его сердце. Лучше обратить свой взор на живущих и сегодня вечером выпить еще, чтобы изгнать призраков. Утреннее похмелье будет за это справедливой платой.

Когда он уже наклонял бутылку, в его сознании мелькнул образ Селины. Она ему отказала. Дважды. Ничего больше он сделать для нее не может. Он стиснул кулаки. Понятно, что если ей приходилось сопротивляться любезностям молодого Фарингдона всякий раз, когда этому полоумному щенку приходило в голову потешить свой хозяйский нрав, то у нее есть все основания опасаться того, что может сделать с ней мужчина.