– Селина? – Сама мягкость его голоса ласкала ее. – Простите. Я не хотел испугать вас. Но поверьте: то, что мы с вами могли бы получить вместе, очень отличается от того, к чему принудил вас Фарингдон.

Она поверила ему и не стала исправлять его предположения о том, что Годфри уже лишил ее невинности. В каком-то смысле он это сделал. Как и все Фарингдоны. У нее осталось очень мало иллюзий относительно того, как общество рассматривает девушку в ее положении. Рабыня. Выполняющая труд, за который никто не платит, и принимающая издевательства, за которые никто не отвечает. Он предложил ей побег. Не любовь.

– Я должна отказать вам, милорд, – сказала она тихо, молясь, чтобы комок в горле не задушил ее.

– Ну что ж.

Макс встал и взял лампу, и Верити поняла, что он уходит. Что, если она не заговорит сейчас, он уйдет. Со всеми ее мечтами.

– Но если вы не возражаете, милорд… Я… Я хотела бы, чтобы вы поцеловали меня еще раз.

Очень медленно он повернулся:

– Почему? Если вы не хотите…

Она прервала его:

– Я не могу быть вашей любовницей, милорд, но не потому, что вы меня испугали или что я вам не доверяю.

Его губы печально искривились.

– Если вы просите поцеловать вас после того, что я наговорил вам раньше, то ваше доверие очевидно. Вы уверены, Селина? Будьте осторожны: у меня есть серьезное намерение, используя этот поцелуй, изменить ваше решение. Начнем с поцелуя, но если вы захотите остановиться, то именно вы должны будете сказать об этом.

Она сглотнула. Он предупредил ее, что было справедливо. Она должна была принять этот риск – или отвергнуть. Она приняла его. Затрепетав, девушка протянула руку.

Улыбка Макса стала теплее, и он подошел к Верити. На этот раз он сел рядом с ней, своим весом наклонив кровать так, что Верити сползла к нему, и она поняла, насколько он больше. В окутывающих тенях его внушительный силуэт навис над ней, слабый запах одеколона овевал ее, дразнил ее чувства. Она ощутила, как его руки легли ей на плечи, вовлекая ее в гибельные, ласковые объятия.

Дразнящие пальцы добрались до ее подбородка, гладили и кружили по нему, в то время как большой палец задел ее рот, потом обвел изгибы губ. Она почувствовала его дыхание, горячее и требовательное, под ухом и повернула голову, робко ища его. Она чувствовала его улыбку, когда его губы приникли к ее губам, а руки смыкались все крепче, пока она таяла в его объятиях. Ее руки инстинктивно обвились вокруг него, и она изогнулась, вжимаясь в тепло его тела.

Верити неловко приоткрыла рот и вернула ему поцелуй и тут же почувствовала, как властная рука скользнула между их телами и охватила одну ее грудь, а язык меж тем проник между ее губами. Потрясенный вздох вырвался у нее, и она почувствовала, как искры пронзают ее насквозь.

Медленно, неуклонно он утверждал свою власть над ее губами, пока последний остаток здравого смысла не предупредил ее: «Если не остановишь его теперь, ты уже не сможешь остановить. И даже не захочешь».

Верити чувствовала, как сильно напряжено все его тело, как затвердели руки, как – на одно мгновение – он отчаянно, яростно впился в ее рот, повелевая ей сдаться. Потом отпустил ее и встал, тяжело дыша.

– Мое предложение остается в силе. Вам нужно только прийти ко мне.

Его шаги удалялись вниз по лестнице. Он ушел, оставив Верити глядеть в темноту. Глоток счастья был ужасной ошибкой. Его поцелуй не дал успокоения. Вместо этого тело ее звенело и дрожало, обуянное жгучей жаждой, природу которой она едва ли осознавала.

Через три дня Макс вышел из гостиной после завтрака в основательно испорченном настроении. Господи, какой черт еще держит его в этом доме? Если бы он еще хоть немного потерпел бессмысленную болтовню и вульгарное подхалимство, то, вероятно, размозжил бы кому-нибудь голову. Возможно, этой самодовольной девице Селии. Слава богу, эта дрянь не снизошла до того, чтобы спуститься к завтраку. Без сомнения, она пила слабый чай на подносе в своей спальне и превращала жизнь какой-нибудь горничной в сущий ад.