– Слушай, я это уже сто раз говорил, но скажу снова. – Давид запрокинул голову, посмотрел на усыпанное звездами небо. – Иногда я тебя совсем не понимаю, вот ни насколько. Зачем вся эта философия? Ты что, не хочешь, чтобы мы победили?

– Хочу. Но не хочу еще больше жертв.

– Если хочешь мира во всем мире, то ты родился не в то время, извини.

– Я не хочу мира во всем мире. То есть, конечно, хочу, но я не знаю весь мир, не видел его и вряд ли увижу. Но я вижу нас. И их. И иногда забываю, за что мы воюем.

– Когда забываешь, спроси меня, я тебе напомню. За право вернуться туда, откуда мы родом. За землю наших предков. За право жить как люди, а не прятаться от реки, как преступники, – из-за преступления, которого мы не совершали. Это достаточно веские основания?

– Это скорее оправдания. Основание может быть у чего-то, что строят, а мы только разрушаем.

Давид смотрел на него некоторое время молча, потом потряс головой, как будто не веря своим ушам.

– Честное слово, иногда я за тебя боюсь. Если бы ты не был сыном градоначальницы, то за такие разговоры тебя бы давно отправили к предкам. Те, говорят, были любители пофилософствовать…

– Разве наши предки были такими, как мы, Давид? Разве светлый князь Эльм, во имя которого мы воюем, Сердцем которого клянемся, – разве он был таким, как мы? Разве он полюбил бы наш народ, узнав его таким? Я иногда думаю, если бы он видел, что стало с его городом… может, вымолил бы у Арны для нас прощение.

Давид покачал головой.

– Она не простит. Пока не вернем ей сокровище, не простит. – И вдруг почти с отчаянием воскликнул: – Брат, ну ты что? Ты же видел эти сны, именно ты их видел. Неужели теперь не веришь?..

Сны… Ребенком он часто видел один и тот же сон. В ясный погожий день он играет у реки, пуская по воде плоскую гальку. Вдалеке, на другом берегу, виднеется Арнэльм с висящими в воздухе домами. И вдруг один из камушков, запущенных по речной глади, достигает берега – и за ним тянется сверкающий рубиновый след. Ким идет по нему, как по тропе, – вдруг оказывается, что там совсем неглубоко, – и почему-то старается не смотреть под ноги, знает, что нельзя. Но на середине пути все-таки опускает голову и смотрит. И там, под водой, видит огромный красный рубин в форме сердца. Наклоняется, тянет к нему руку – и рубиновая вода превращается в мутную, кровавую. Воды становится очень много, она захлестывает Кима, он начинает тонуть, задыхаться… И просыпается.

Один из старейшин, которому мать рассказала этот сон, истолковал его так: Ким станет одним из тех, кто найдет Сердце Эльма. Но для этого ему потребуется немало смелости, и, возможно, будет стоить ему жизни.

– Я просто теперь не знаю, что они значат. – Ким наклонился, подобрал свое копье и нож, посмотрел на лезвие в свете лампы – по гладкой стали заскользили блики. – У меня в этих снах всегда было такое чувство, что я вот-вот что-то пойму – может, если дам себе захлебнуться, – но всегда просыпался раньше. Там было что-то такое… Какая-то подсказка, ответ… Но я так и не смог его услышать.

– Все очень просто. – Давид похлопал его по плечу. – Грезы и вещие сны – это еще не ответ. Надо действовать. Так отец говорил.

– Я помню.

– И ты все еще винишь его, да?

Ким задумался, долго молчал, а потом покачал головой:

– Нет. Давно уже нет. Это был его выбор – умереть за то, во что он верил. Я его не виню. Но я ищу другой путь.

– Да? И что это за путь?

Ким посмотрел на него сквозь темноту – и Давиду навсегда запомнился этот взгляд, полный какой-то болезненной, неутолимой жажды. В глубине глаз, разных по цвету, светились одинаковые искры, как отблеск далеких звезд.