Пузан, Толстун, Жирдяй, Пупс, Уолли, Уолла, Бутуз, Толстик – все это был Стюарт Уолл, занимавший первое место в школе по числу прозвищ. Его отличали прыгающая походка, худоба, узкое землистое лицо, большие уши и вечно недовольный вид, но поистине уникальными его качествами были язвительность, отстраненность и невозмутимость. Каким-то образом он сумел отрешиться от всего, что могло бы сформировать у него менее стойкий характер, и совершенно не комплексовал в связи с тем, что его отец – не имеющий никакого авторитета заместитель директора школы, вечный объект насмешек, а толстая замухрышка-мать – школьный воспитатель-психолог. Он был неподражаем – Пупс, знаменитость и достопримечательность школы; даже гопники из Филдса хохотали над его приколами и, опасаясь его холодного и острого как бритва языка, почти никогда не высмеивали Пупса за неудачное происхождение.

Хладнокровие не покидало Пупса и этим утром, когда ему на виду у всех не сопровождаемых родителями однокашников пришлось выбираться из «ниссана» вместе не только с матерью, но и с отцом, который обычно приезжал отдельно. Эндрю еще пребывал в задумчивости по поводу Кристал и ее трусиков, когда к нему вприпрыжку направился его друг.

– Все путем, Арф? – окликнул Пупс.

– Пупс!

Они вместе влились в толпу, задевая малышню по головам переброшенными через одно плечо рюкзаками, отчего за каждым из двоих в потоке образовалось свободное пространство.

– Кабби так плачет, так плачет, – сказал Пупс.

– А что такое?

– Барри Фейрбразер вчера вечером упал и умер.

– Да, слышал, – ответил Эндрю.

Пупс с ироническим удивлением покосился на Эндрю, как делал, когда люди выпендривались, стараясь казаться более осведомленными и более значительными, чем на самом деле.

– Его в мамино дежурство привезли. – Эндрю возмутился от этого взгляда. – Забыл, что ли? У меня мать в больнице работает.

– Конечно-конечно, – спохватился Пупс. – Ты же знаешь, они с Кабби были сладкая парочка. И Кабби собирается сделать объявление на общем собрании. Это плохо, Арф.

Они расстались на верхней площадке лестницы и пошли отмечаться. Одноклассники Эндрю в основном были уже на месте: они сидели на партах, болтая ногами, или подпирали стоящие вдоль стены шкафы. Сумки лежали под партами.

По понедельникам утренняя болтовня была громче и свободнее, чем в другие дни, так как общее собрание предполагало выход на свежий воздух и перемещение в спортивный зал. Дежурная учительница отмечала ребят по мере их появления. Она не делала положенную перекличку; это было одной из многих мелких уловок, рассчитанных на то, чтобы втереться к ним в доверие, и в классе ее за это презирали.

Когда задребезжал звонок на общее собрание, появилась Кристал.

– Я здесь, мисс! – прокричала она с порога и тут же рванула назад.

Все с гомоном устремились за ней. Эндрю и Пупс воссоединились на лестничной площадке, и мощный поток понес их вниз, к дверям черного хода и дальше, через широкий серый бетонированный двор.

В спортивном зале пахло потом и кроссовками; гвалт тысячи двухсот горластых подростков эхом отлетал от унылых побеленных стен. Грубое ковровое покрытие промышленного серого цвета, пестревшее многочисленными пятнами и цветной разметкой для тенниса, бадминтона, футбола и хоккея, запросто раздирало в кровь голые коленки, но во время общего сбора ощущалось задницей куда комфортнее, чем бетонный пол. Правда, Эндрю и Пупс восседали на стульях с трубчатыми ножками и пластмассовыми спинками: это были места вдоль стены для учеников двух старших классов, пятого и шестого.