Сколько трудов было вложено, сколько времени. сил.

Все псу под хвост, просто потому кому-то захотелось развлечься.

Но самым страшным было даже не это. Самым страшным было то, что ее лишили самоуважения. Строить жизнь можно начать и на пустом месте, можно все начать заново. Как быть с оплеванной душой?

Никак. Только время поможет зарубцеваться ранам.

Время. И новое место.

Сейчас, с высоты прожитых лет, она могла бы сказать, что ей конечно тогда повезло быстро и удачно исчезнуть. Но как ни изворачивайся, от себя не уйдешь, а неприятности имеют обыкновение возвращаться.

Неумолимая судьба.

У нее свои законы, она путей не меняет.

***

Как был зол Мережков, когда женщина пропала, как в воду канула... Чуть не лопался от бешенства. А показать перед Алишером нельзя. И без того, позорился, бегал, искал ее наутро. Это слабость, нельзя показывать слабость. Мужчина не должен позволять себе такого.

Потому он высидел те три дня, и даже один лишний. Даже сходил на охоту вместе со всеми. Оказывается, под настроение здорово убивать зверушек.

И по его застывшему лицу невозможно было понять, что творится внутри. А уж друг Шарафеич явно присматривался, выискивал болевые точки, слабину ловил, восточная сволочь. Но в эту игру Мережков и сам отлично умел играть.

Он стал только жестче. Малейшие промахи, ошибки, косой взгляд, случайно вылетевшее слово, на которое он бы раньше не может, и не обратил внимания - ничего не укрылось от него теперь. Все и за все будут наказаны.

Но больше всех получит женщина, что посмела удрать от него ночью. Бросить его, когда он хотел продолжения, горел жаждой. Ее найдут и приведут к нему, тогда тварь поймет, что он с ней еще не закончил.

А пока он сидел за столом с Шарафеичем, шутил, улыбался, ел руками жареное мясо убитых им зверушек. Нах***. Никакой больше европейской дребедени. Нах***!

И все это время внутри, в сердце, словно пружина скручивалась.

Знал ли он вообще, где у него сердце и для чего? Когда такое было, чтобы оно хоть шелохнулось хоть из-за чего-то? А теперь вот, будто шипами распирало изнутри и сдавливало снаружи. И не поймешь отчего, от злости, от бешенства, что ли?! Но такое чувство, словно в груди дыра. И ноет. И память. Некстати.

Некстати все!

***

В последний день, сидя за крытым столом с Алишером и не спеша ведя ниочемные разговоры, считал минуты, тянуло назад в город. Потом ехал с мыслью, что найдет эту тварь, натрахается до одури, до посинения, и выкинет. Чтоб знала. От таких, как он, не сбегают.

Эта мысль подогревала его злость, подхлестывала жажду отомстить. И заставляла что-то трепетать внутри. Что-то неуверенное, слабое. За эту неуверенность ненавидел себя.

Он и так был на взводе. Еще в дороге сообщили, что женщина, которую он велел разыскать в городе, уволилась с работы и исчезла. В итоге, домой добрался злой как черт, и первое что сделал в ответ на Кристинино идиотское:

- Пусик! Я так соскучилась!

Отодрал ее прямо на полу в прихожей. А только ощущения совсем не те.

Она тоже пыталась сопротивляться, визжала - прическу испортишь! А потом шипела, что он не расплатится! И чтобы не смел больше так себя вести, иначе она от него уйдет.

Не удивительно, Кристина привыкла к тому, что она для Мережкова дорогая статусная игрушка. Он мог быть циничным мерзавцем, бывал иногда груб, но все же, никогда раньше так себя не вел, держался цивилизованно, рук не распускал. А сейчас он из привычных границ вышел.

Василий сидел на полу, прислонившись к стене. Слушал, слушал. Потом встал, бросив ей:

- Собрала вещи и убралась отсюда. К чертовой матери. Чтобы через час тебя здесь не было.