А вот не дал Гудошников материалов по скитам, и от их планов ничего не осталось. Попробуй теперь докажи, что старообрядческие скиты – это не Русский Север, где за книгами по деревням с авоськой ходили, с чердаков да из подвалов доставали. Кержаки не то что книги – попить не дадут. И куда ехать, где они, эти скиты, кто там живет, с какого боку подступиться? Теперь не о книгах мечтать, а ехать по городам и весям надо, бить челом перед местным начальством и пытать его о кержаках. Через год-другой, может, что и выйдет.

– Что он хоть говорит? – спросила Анна.

– Что? – встрепенулся Аронов. – Несет околесицу, вздор, старые обиды поминает. А глаза! Вы бы видели его глаза!.. Он больной человек. Никаких бумаг, кричит, не дам!

Он вскочил, тяжело прошелся взад-вперед.

– Что-то надо делать, предпринимать!

– Переобуйтесь и снимите плащ, – повторила Екатерина Ивановна и бросила под ноги хранителя тапочки. – У вас ботинки в грязи.

Аронов поморщился, однако стащил ботинки и, оставшись в носках, снова заметался по хранилищу.

– Он опасен. Вы понимаете: он – опасен! Он может натворить все что угодно.

– Значит, экспедиция отменяется, – вздохнула Анна. – Трест лопнул.

– Какая теперь экспедиция? – отмахнулся хранитель. – Речь о другом…

– То есть, как понимать? – спросил директор музея. – В каком смысле?

– В прямом, – отрезала Анна. – Сотрудничество не состоялось. Примите соболезнования.

– У него в руках сейчас бесценное собрание, – продолжал Аронов. – Что-то нужно делать, и немедленно. В таком состоянии оставлять его опасно… Ах, Никита Евсеич…

– Простите, но на что вы надеялись раньше? – перебил его Оловянишников. – Разве только на материалы Гудошникова?

– А вы? – подхватил Аронов.

– Я – на вас, – замялся директор музея. – Вы – специалисты в этой области. Я сам пришел, дал деньги…

– Кто знал, что он болен? – Аронов покачал головой. – Я хорошо знаю Гудошникова: будь он в своем уме – материалы бы дал.

– Положение… – задумался Оловянишников. – С вашей стороны как-то все несерьезно…

– Зато с вашей все серьезно! – разозлился Аронов. – Вы думаете, если деньги дали – значит, дело сделано? Это вам не прялки по деревням покупать.

Директор музея, незаслуженно оскорбленный, сник, виновато заморгал, и Анне показалось, что он вот-вот расплачется. Аронов, видимо сообразив, что погорячился, примолк. Несколько минут в отделе была тишина, слышалось лишь, как Екатерина Ивановна негромко двигала стулья в читальном зале.

– Надо спасать книги от Никиты Евсеича, – тихо и уверенно сказал Аронов. – Сердцем чую – пропадут. Теперь это наша обязанность и беда наша. Одна на всех.

Он поглядел на Оловянишникова и Анну, перевел дух.

– Я должна ехать, в любом случае, – сказала Анна. – Я уже собралась.

Аронов смерил ее взглядом, сердито отвернулся.

– Куда ехать? На деревню к дедушке?.. Бросьте говорить ерунду. Неизвестно, будет что там или нет, а вот здесь, у нас под боком, пропадает!.. Вопросов нет, надо выручать собрание. Давайте думать – как. Через милицию, через суд, через общественность – как угодно, только спасать.

Анна знала характер Аронова: если упрется – уже не своротишь. Отдел в публичной библиотеке был государством в государстве, а его хранитель – лицом неприкосновенным.

– Так вы сказали – он болен? – подал голос директор музея. – Тогда проще: признать его недееспособным… как это делается, не знаю. А книги изъять. Все законно. Когда я работал директором Дома культуры…

– Собрание Гудошникова – частная собственность, – отрубил хранитель. – Тут такая канитель… Тем более у него есть наследник.