— Как интересно, — усмехается Осин, даже не думая переходить на английский. — И как долго вы, Сол, прожили в России?

— Недолго, — на чистом русском отвечает Савелий и копирует позу Влада. Как два барана, они сидят, скрестив на груди руки, и дырявят друг друга взглядом.

— И что же вынудило вас трусливо сбежать обратно? Не понравилось в России? — я благодарна Осину за его смелость. Сама же настолько взбудоражена происходящим, что не могу вымолвить и слова.

— Влад! — шипит дед, сжимая челюсть. Старый дурак! Неужели не понимает, что Ветров и его обманывает!

— А что здесь может понравиться?— выплёвывает Савелий, царапая взглядом так больно, что приборы валятся из рук. — Круго́м одни предатели.

— И то верно, — через силу подаю голос. Тот хриплый и глухой, но больше не могу молчать! Меня воротит от лицемерия Савы. Я таким его никогда не знала. Не таким я его полюбила. — Не стоило и возвращаться, Сол Моррис!

Его имя, настоящее или выдуманное — неважно, я произношу, как прощание. Мне становится жалко потерянного на безумные страдания времени, впустую разбитого сердца, переломанной жизни, которая пять лет напоминала бесцветную тень.

— Теперь и сам вижу, — цедит Моррис и переводит своё внимание к Чертову: — Я согласен на сделку.

Не успевает старик обрадоваться, как Ветров встаёт и, сославшись на неотложные дела, уходит.

Смотрю ему в спину. Широкую. Сильную. Ту, за которой когда-то пряталась от любых невзгод. И никак не могу понять, отчего всё пошло кувырком… Да и какой Ветров настоящий? Тот, кого я искала все эти годы? Добрый, отзывчивый, смелый… Готовый за меня в огонь и воду… Или тот, что сейчас бесстыже скользит ладонью по обнажённой спине Марины и, наплевав мне в душу, уходит?

Я смутно помню, как заканчивается ужин. Слова Чертова об акциях и контрольных пакетах и вовсе не задерживаются в моей голове. Впрочем, и Осин слушает деда вполуха, хоть и делает вид, что ему интересно.

В особняк Чертова мы возвращаемся ближе к ночи. Уставшие. Молчаливые. Потерянные. Влад провожает меня до спальни. Помогает раздеться и даже взбивает подушку, как я люблю. Он гладит меня по волосам и не лезет с вопросами. А я не скрываю слёз. Они тихие. Печальные. И отчего-то совсем несолёные. Скорее горькие.
Я засыпаю под утро. Даже не так. Я просто отключаюсь. Не вижу снов. Совершенно не набираюсь сил. А когда открываю глаза, возле окна замечаю Влада. Жаль, что в свои семнадцать я не влюбилась в него. Скольких бы проблем нам обоим удалось избежать…

— Доброе утро, соня! — Осин словно чувствует, что я смотрю на него, и оборачивается.

— Доброе утро, — киваю, но вылазить из-под одеяла не спешу. Даю себе время еще немного понежиться в убаюкивающей мягкости перины и полюбоваться августовским солнцем, игривыми лучами обнимающим Влада.

— Всё хорошо? — Осин выискивает на моём лице слёзы, но заметив, как я улыбаюсь, немного расслабляется. Оттолкнувшись от подоконника, он подходит ближе и садится на край кровати.

Прикрываю глаза, когда его пальцы бережно касаются моей щеки, и впервые не думаю о Ветре. Горькое лекарство оказалось действенным!

Вот только Осин снова бередит едва зажившую рану.

— Я всю ночь думал, Яшка, что нам делать. Да что там! В последнее время я только и думаю о тебе, о нас… Знаешь, я же всегда был готов тебя отпустить. Как и ты, без оглядки верил в вашу с Ветровым любовь. Не мотай головой, Марьян! — Осин смеётся и прикладывает палец к моим губам, чтобы не думала перечить. — Тогда в собственном доме… На той проклятой вечеринке. Я же её видел… Эту самую любовь… В его глазах. В дрожащих пальцах, которыми он укутывал тебя в одеяло… В ударах, которых Ветер не жалел для Тохи… Я же трус! Меня всегда пугала перспектива занять место Булатова.