– Слепить снеговика – это слишком легко, – объявила она. – Нужно превратиться в снеговика – стоять, пока тебя сплошь не облепят хлопья, или сделаться надгробным изваянием – лечь на землю и ждать, пока целиком не покроешься снегом.

Розелина взглянула на подругу с недоверчивым восхищением.

– Значит, так: ты будешь снеговиком, а я – надгробной статуей, – постановила Плектруда.

Подружка не осмелилась противоречить. И вот они обе очутились под снегом – одна лежа, другая стоя. Последней быстро надоела эта странная игра: у нее застыли ноги, и ей хотелось двигаться, а не превращаться в живой памятник; кроме того, ей стало скучно, ибо, для вящего сходства со скульптурами, говорить было запрещено.

А лежачая статуя ликовала. Она держала глаза открытыми, точно мертвец, которому еще не успели опустить веки. Когда ее тело коснулось земли, она покинула его, отрешившись и от ощущения леденящего холода, и от физического страха смерти. Осталось только лицо, обращенное к всесильным небесам.

Забыто было даже девчоночье кокетство – лежачая статуя отбросила все, что могло поколебать ее решимость и оказать сопротивление недоброй стихии.

Ее широко открытые глаза созерцали самое захватывающее зрелище в мире – смерть, разбитую на мириады белых пылинок, которые сыпались сверху, как разрозненные частицы огромной тайны.

Иногда ее взгляд обращался к телу, которое снег запорошил прежде лица, так как одежда не пропускала наружу тепло. Затем глаза вновь поднимались к облакам; щеки мало-помалу остывали, вскоре снежный покров лег на них тонкой вуалью, и статуя сдержала улыбку, чтобы не повредить элегантности белого флера.


Мириады снежинок падали с неба, и крошечная лежащая фигурка стала почти неразличимым холмиком в белой пустыне сада.

Единственная уловка состояла в мигании, пусть и непроизвольном. Однако глаза были по-прежнему обращены вверх и еще могли следить за медленным, неотвратимым падением хлопьев.

Воздух пробивался сквозь ледяной панцирь, избавляя статую от удушья. Ее захватывало потрясающее, сверхчеловеческое упоение борьбой с кем-то неизвестным – с неведомым ангелом, со снегом, с самою собой? – и удивительный покой, настолько глубока была ее решимость принять свою судьбу.


Зато у снеговика дела шли совсем худо. Рассеянная и мало убежденная в необходимости подобных экспериментов, Розелина никак не могла сохранять неподвижность. К тому же вертикальная поза плохо способствовала превращению в снежную скульптуру и покорности судьбе.

Она глядела на изваяние, растерянно соображая, что же ей делать. Зная упрямство своей подруги, она понимала, что Плектруда никогда не простит ей, если она осмелится ее спасти.

И хотя говорить было запрещено, она все же рискнула нарушить приказ:

– Плектруда, ты меня слышишь?

Ответа не было.

Это могло означать, что статуя, рассерженная непослушанием снеговика, решила наказать его молчанием. Такая реакция была вполне в ее духе.

Но могло означать и кое-что совсем другое.

Розелину обуревали противоречивые чувства.


Снежный покров стал таким плотным, что уже не исчезал при мигании. Мало-помалу белые хлопья заполнили впадины глазниц.

Сначала дневной свет кое-как проникал сквозь морозное белое кружево, и статуя любовалась алмазным куполом, сверкавшим в нескольких миллиметрах от ее зрачков.

Но вскоре этот саван сделался непроницаемым, и живое надгробие очутилось в полном мраке. Правда, и во мраке таилось волшебство: казалось невероятным, что под ослепительной белизной может царить кромешная тьма.

Постепенно пелена становилась все плотнее.