Она повернула ключ в замке своей квартиры под номером «31», открыла ее и затаила дыхание. Отец был подключен к кислородному баллону. Он страдал хроническим обструктивным легочным заболеванием, что было не удивительно, принимая по внимание, что он с пятнадцати лет курил по две пачки сигарет в день. Кислородный баллон был новшеством, и отец подключался к нему по пятнадцать часов в день. Лидии было страшно видеть его в таком состоянии. Он выглядел странно, ненормально изувеченным, словно персонаж из фильма Дэвида Линча.

Он посмотрел на нее, когда она вошла в комнату, и слабо улыбнулся.

– Привет, милая. – Он приподнял кислородную маску.

– Привет.

– Хорошо погуляла?

– Да, но жарковато.

– Да, – отозвался он и повернулся к окну. – Да.

Он не выходил из дома уже тринадцать дней и большую часть времени проводил на этом диване. Если бы он захотел, то мог бы выйти на балкон и посидеть на солнце, но он запер дверь на балкон пятнадцать лет назад, – запер и больше не открывал. Лидия налила ему чашку чая и принесла к дивану. Отец протянул большие, сильно исхудавшие руки, холодные, как у рептилии. Лидия спросила, не нужно ли ему что-нибудь еще, и, когда он покачал головой, налила себе чаю, прошла вместе с собакой в свою маленькую спальню, опустилась на узкую кровать и постаралась не чувствовать себя виноватой из-за того, что она уходит и оставляет отца одного. Насколько Лидия понимала, ему осталось недолго. Она минуту-другую сражалась с чувством вины, но потом вспомнила, каким он был до того, как в его легких появились кавернозные полости, а тело начало разрушаться. Он был неплохим человеком, но плохим отцом. Однако теперь он был добрым к ней, тем более что она была всем, что у него осталось.

Лидия обвела взглядом свою комнату, глядя на облупившиеся сероватые стены с фиолетово-розовыми проблесками внизу. Отец выкрасил ее комнату всего лишь через несколько дней после смерти матери. Лидия в отчаянии смотрела, как серо-коричневая краска ложится на ярко-розовую. Он как будто закрашивал ее счастье. Теперь цвет комнаты устраивал Лидию. Ей было трудно представить то время, когда она была маленькой девочкой, которая хотела жить в розовой спальне.

Лидии было почти четыре, когда умерла ее мать. Она мало что могла вспомнить о ней. Темные волосы. Маленькие серебряные лебеди, которых мать вырезала для дочери из подкладки сигаретных пачек. Юбка с голубыми розами. Длинные ногти на спине Лидии, скребущие, скребущие и соскребающие зудящее ощущение. «Сильнее? Легче? Здесь? Там? Ох, давай я соскребу с тебя эту чесотку». Ее звали Глэнис. Лидия помнила музыку, голос Терри Вогана в радиоприемнике, кухонную раковину, полную немытой посуды, сигарету, оставленную догорать в пепельнице, запах чипсов во фритюрнице, планки детского манежа, большую картонную коробку, в которой можно было спрятаться, на кофейном столике газету с телепрограммой, где развлекательные шоу были обведены синей авторучкой, и маленькую желтую птицу в клетке, которая делала пируэты каждый раз, когда мать Лидии смотрела на нее. Желтая птичка, газеты, Терри Воган, чипсы, нежное почесывание, изящные серебристые лебеди, розовая спальня. Теперь осталась только пепельница.

Лидия услышала, как за дверью кашляет отец, и напряглась. Каждый его кашель звучал как последний. При мысли об этом она разрывалась между радостью и паникой. Если он умрет, Лидия останется совершенно одна. Сама по себе. Ей нравилось одиночество, но она не хотела оставаться совершенно одинокой. Она посмотрела на своего пса, на его большую и мощную голову и мягкие уши. Она не совсем одинока. У нее есть собака. Лидия закрыла глаза от режущих звуков отцовского кашля, от мыслей о своем будущем и позволила себе соскользнуть в глубокой сон, навеянный водкой.