В 11:00, тихо, почти неотделимо от шороха листьев послышались шаги.

– Здравствуйте!

Обернулся.

– Я не опоздала?

Маша запыхалась. Она была совсем не такая, как вчера. Детскость, включавшаяся при родителях, исчезла. Дмитрий удивился, насколько перед ним стоял другой человек. Она поправила волосы. И это было так: сначала рука взлетела вверх, потом волосы назад, закрыли верхушку отеля постройки 1887 года, и только после этого взлетели голуби с крыши отеля. Рука пригладила волосы, опустилась вниз.

– Здрасьте, – сказал Дмитрий, но больше было сказать нечего. – Посидим где-нибудь? Вы голодная?

Это хорошо получилось: как будто он не приглашает девушку в кафе, а хочет накормить голодного ребенка.

– Лучше погулять, – сказала Маша совсем по-детски, и снова вся ее взрослость показалась придуманной, как будто это была его собственная взрослость.

– А, ну пойдемте! Хотя я тут забыл уже все… Как родители?

– Хорошо… Устала от них вчера. Хорошо, что вы написали…

Ему стало страшно оттого, что можно стать счастливым вот так за секунду, и он небрежно сказал:

– Ну, мы же вчера не договорили… про профориентацию.

– Да, – сказала Маша.

– Да, – сказал Дмитрий, – я же обещал, а то времени не было на дне рождения.

– Да, – сказала Маша.

– Да, – сказал Дмитрий.

Они пошли из парка вдоль по улице. Платаны шумели и склонялись арками. Тени от крон то рвались и сливались со светом, то чернели и уходили в темноту ближе к домам. Дмитрий заметил, что жался к этим теням, отворачивая к стенам голову. Ему хотелось побыстрее уйти из центра, казалось, что из-за каждого угла может появиться Семен.

И вот они шли уже пять минут, десять. Два, три, а потом много перекрестков осталось позади, а разговора про профориентацию не начиналось. Кроме Семена его со вчерашнего дня в этом городе знали человек двадцать, и взрослых, и Машиных сверстников. Земля горела под ногами. Дмитрий не выдержал, остановился. Встал в самую глубокую тень.

– Вот, если посмотреть отсюда, видно надстройку над последним этажом. Сам дом построен в середине девятнадцатого века, а надстройка в стиле «модерн» сделана уже в десятых годах двадцатого.

Маша тоже встала в тень.

– Ее все никак не отремонтируют, – сказала она, – папа говорит, что мэрия деньги выделила, и все потом тихо украли.

Дмитрию почему-то не понравилось, что она заговорила про папу. Вспоминать Семена не хотелось. Маша улыбнулась во все зубы и сказала:

– Кофе хочу.

Она была на расстоянии вытянутой руки.

– Я тут кафешек не знаю, вам виднее.

– Пойдемте, покажу.

Прошли дворами, через автомобили и котов. На параллельной улице, еле заметный в кронах, над брусчаткой навис балкон с кованой оградой.

– Здесь в девяностых годах был компьютерный класс, а до этого… – Он вдруг замолчал, потому что в советское время здесь была женская консультация. Но говорить об этом Маше было неудобно.

– А до этого – женская консультация, – сказала Маша, – пойдемте.

Заказали кофе, уселись на балконе. Теперь их не было видно ниоткуда. Можно было просто сидеть, смотреть в глаза, не оборачиваясь, не чувствуя себя вором. Как ребенок, отбежавший к окну и уткнувшийся в штору, он решил, что если ничего не видит, то и его не видно, мира вокруг больше нет. Чашку кофе он заказал максимального размера, потому что по законам физики она дольше остывает, ее дольше можно пить, дольше здесь находиться.

– А что вы вчера так быстро ушли? – спросила Маша.

– Ну, вы танцевали.

– Я особо не хотела. Просто Кирилл достал уже, прям заставил танцевать.

Ему это не понравилось. Он помолчал.

– Простите, вы так говорите, как будто я знаю, кто такой Кирилл.