– Но вы же любили друг друга, – говорит Юлька.

– Я уже не уверен в этом. Я вообще жалею, что лучшие годы потерял с ней.

– Да чего уж ты? – вставляет свои пять копеек Захаров. – Так-то Лера у тебя красотка.

– Толку-то! Она не женщина. Она – сухарь. Плесневелый. Заскорузлая деревяшка. Сердца у неё вообще нет. Она думает только о своей чертовой работе, больше её тупо ничего не интересует. Никогда не спросит, как у меня дела… чего хочу я… Она сама не живет, и я рядом с ней подыхаю. Она элементарно не способна на… – Он взмахнул руками, но слова не нашел. – Ни на что она не способна! Даже вон прийти встретиться не захотела. Потому что общаться она не умеет, ну, просто общаться, по-человечески. И не хочет. Рассказываю недавно ей случай смешной, у нас на кафедре было… да я вам писал про доцента, который очки потерял, помните? А она на меня подняла глаза, пустые такие, холодные, и говорит: у меня завтра утром суд, сложное дело, не отвлекай меня сейчас, пожалуйста, на всякую ерунду.

Последнюю фразу Марк произнес дурацким церемонным голосом, меня, видимо, передразнить пытался. Потом с тяжким вздохом добавил:

– Так что юрист, ой нет, что вы, адвокат! – А это он произнес с издевкой. – В общем, адвокат из нее получился блестящий, это да, а вот в остальном – полный ноль. Но ведет себя как царица, а я при ней, типа, консорт.

– И что, разводиться будете?

– Угу.

– Смотри, как бы этот блестящий адвокат тебя как липку не ободрал, – смеясь, вставил Захаров.

– Переломится, – фыркнул Марк. – Хотя плевать, лишь бы скорее от неё отделаться.

– Не говори так, – мямлит Соня, бросая на меня жалостливый взгляд.

– Говорю, как есть, – продолжает Марк. – Раньше у нас хотя бы секс был. Не крутой, но хоть какой-то. А сейчас… да и не тянет, если честно. Потому что она даже не бревно… а ледяная глыба. С ней любой станет импотентом, честное слово…

– Ну, не знаю, не знаю… – тянет Захаров, словно услышал в словах Марка личный вызов.

– И ты тоже, уж поверь. Она же…

– Всё! – вспыхивает Соня. – Хватит! Марк, Лера!

Тут же поворачиваются ко мне Юлька и Славик, и у обоих разом вытягиваются лица.

Меня, слава богу, отпускает. То есть нет, в горле и груди жжет так, будто я надышалась какой-то ядовитой кислотой. И ощущение, что все мои внутренности медленно и верно разъедает до кровавых язв. А каждый новый вдох – лишь обостряет боль.

Но оцепенение спадает, и я хотя бы уже способна соображать, шевелиться, говорить и даже, вроде, владею лицом.

Мысленно приказываю себе: «Спокойно! Позже и поплачу, и пострадаю вволю, но сейчас даже не смей. Не дай ему унизить себя ещё больше. Не на глазах у всех».

И призвав все силы, я натягиваю ослепительную улыбку и выхожу из-за спины Гаевского.

– Привет.

3. 3. Лера

За столом повисает гробовое молчание. Один этот момент достоин всех кинопремий.

Юлька охает и часто-часто моргает круглыми, как блюдца, глазами. Ищет поддержки у своего Славика, но тот кряхтит, ерзает и отводит взгляд. Соня с Денисом, оба пунцовые, так и сидят, не поднимая головы. Захаров таращится на меня с открытым ртом. Но красноречивее всех выражение Гаевского.

Сначала он страшно бледнеет и по-рыбьи безмолвно шевелит губами. Потом всё-таки издает какой-то сдавленный сип и затыкается, а на белой-белой коже проступают алые пятна.

Марк всегда так краснел – словно крупной сыпью покрывался. Правда, краснел он редко, поскольку мало что могло его смутить.

Я усаживаюсь напротив него, рядом с Захаровым. И с горечью признаю про себя, что так эффектно я ещё не появлялась.

Захаров первым справляется с шоком и даже начинает шутить. Но у меня и по жизни-то с чувством юмора не очень, а сейчас тем более не до шуток.