Очень сомневаюсь, что банк занимается благотворительностью, значит, кто-то оставил там деньги на моё содержание до совершеннолетия. Скорее всего, этот кто-то – мой отец. Значит, голодранцем он, как любила поговаривать тётушка, не был и вполне возможно, что в этом самом банке до срока ждёт некая сумма, которую я получу после своего семнадцатого дня рождения. А если не дождётся? Если сгину в этом походе? Кому всё достанется? Скорее всего, деньги получит тётушка как единственная родственница.

Вот теперь поведение кузена совсем не кажется странным. Верить в это очень не хотелось, но факты вырисовывались действительно крайне упрямые. Ох, как же легко мне жилось раньше, когда я всего такого попросту не замечал, а внимание привлекали лишь яркие птички, по праздникам достававшиеся конфеты и игры с малышнёй на улице. Сейчас-то я понимаю, как нелепо смотрелся в компании десятилетних пацанов. Мне вдруг захотелось вернуться в то благостное состояние и спрятаться от реальности под одеялом глупости, но в то же время новый я себе очень нравился. Особенно радовала просто волшебная способность видеть то, что не всякий заметит, и решать ранее неподъёмные умственные задачи. Но при этом пугала причина этих изменений. Неужели в меня действительно что-то вселилось и исподволь подстёгивает… как там это называется? Во, мозговую активность!

Опять стало страшно, правда куда меньше, чем раньше, да и вообще, немного подумав, я решил, что коль уж с этим ничего не поделаешь, то чего дёргаться? Если почую что-то неладное, сам подойду к батюшке Никодиму. Он умный и добрый – разберётся.

– Ты что, оглох, дуралей? Не слышишь, что тебе сказано? – закончив с укладкой троса самостоятельно, Чухоня не удержался от того, чтобы не высказать своё недовольство.

Тут же захотелось огрызнуться. Ведь теперь я точно не дурнее его, но понял, что если сделаю это, то действительно окажусь дурнем. На тесном ушкуе скрыть что-либо очень трудно, и, если не буду острожен, ушкуйники точно заподозрят неладное, и к бесогонам я отправлюсь уже не по собственной воле. А может, вообще не станут заморачиваться и решат дело простым отрезанием головы. Так что поменьше слов и побольше глупости во взгляде. Уподоблюсь-ка я хитрому Кусаке. Эта псина на базаре порой умудрялась получать даже пирожки, когда подползала к залётным торговцам, жалобно скуля и волоча за собой якобы перебитые задние лапы. Старожилы его закидоны знали, и поэтому от них он удирал на всех четырёх конечностях, да с такой скоростью, что не всякий догонит.

Вспомнив хитрого пса, я улыбнулся, чуть подумал и добавил в улыбку придурковатости, а затем посмотрел в глаза Чухони.

– Тьфу ты, – изобразил он плевок, но, как настоящий ушкуйник, не посмел осквернить палубу, тем более плюнуть за борт. – Одно слово – убогий. И как только атаман взял тебя на ушкуй?

Продолжая ворчать, недовольный и мной, и собой, мужик ушёл куда-то на корму. Я же остался стоять на носу, глядя на просторы большого озера. Похоже, у меня появилось новое хобби… не, слово получается какое-то неуклюжее и явно нерусское. Во! Увлечение, страсть! Да, так правильнее будет назвать то, что теперь мне нравится больше всего. Думать и смотреть, смотреть и думать. Говорить тоже очень хочется, чтобы поделиться новыми словами со всем миром, но тут лучше знать меру, а то и вовсе уподобиться тому же Гордею. Немой механик даже во время нападения водяного не удосужился выбраться из железного брюха «Селезня». Он вообще оттуда редко вылезал, потому что свою паровую машину любит куда больше людей, а духота металлической утробы ему милее открытых просторов и свежего воздуха.