– Хулиганка! – произнес я. – Ты делаешь мне больно.

Смотреть на нее было сплошным удовольствием.

– Мистер Честнотт, вы меня не знаете, – сказала она. – Сегодня вы меня даже не заметили.

– Теперь заметил, – успокоил я ее. – Отпусти мою руку. Люди подумают, что я отец твоих детей или обманул тебя при разводе.

Возможно, я совершил ошибку. Эти слова задали тон нашим отношениям – или, во всяком случае, знакомству, – а выгодная точка обзора переложила на меня всю ответственность. Черные глазищи кричали, что никогда ничего не скрывали и не намерены скрывать впредь. Губы подтверждали правоту глаз и одобряли эту откровенность. Я не говорю уже о фигуре, нашептывавшей, будто с ее помощью никак нельзя обосновать ту непреложную истину, что прямая линия есть кратчайший путь между двумя точками. Эта девушка определенно относилась к тем чудесным созданиям, которым дают прозвища. В Испании или Италии ей дали бы какое-нибудь возвышенное имя – скажем, Розовый Лепесток. Однако там, где живу я, принято обходиться не столь вычурными прозвищами. Допустим, Фигурка, хотя основная идея та же. Вокруг подобных девушек нередко витают неприятности (и наоборот). Мне стоило бы держать это в уме, задавая тон отношениям.

Спешащие мимо прохожие, которые откровенно разглядывали нас, ничуть ее не волновали. Похоже, волновал ее только один прохожий – тот самый, кому она явно не собиралась давать проходу.

– Я хочу поговорить с вами, – заявила она.

На щеках у нее появились ямочки, такие крошечные, что заметить их можно было лишь под определенным углом.

– Только не здесь, – сказал я. – Пошли.

Мы двинулись дальше, нога в ногу.

– Тебе раньше приходилось спускаться в подземку?

– Всего дважды в день. А куда мы направляемся?

– Откуда мне знать? Я понятия не имел, что мы куда-то идем, пока ты не спросила. Может, на дамскую вечеринку в одном из моих клубов. – Тут я резко остановился. – Погоди здесь минутку. Мне срочно нужно позвонить.

Я зашел в табачную лавку, подождал минуту или две, пока не освободится телефонная будка, втиснулся туда и набрал номер, который помнил наизусть, хоть ночью разбудите. Конечно, я знал, что сам Вулф трубку не снимет, поскольку время с четырех до шести зарезервировано у него для визитов к орхидеям в оранжерее наверху. Так и вышло.

– Фриц? Это Арчи. Скажи мистеру Вулфу, я не приду обедать, потому что задерживаюсь на работе.

– «Задерживаюсь»… Где?

– На работе. Просто передай ему все слово в слово, он поймет.

Засим я выбежал на тротуар и спросил у Фигурки:

– Надолго ли затянется наш разговор, как по-твоему?

– Я буду говорить, мистер Честнотт, пока вы не устанете слушать. Мне многое нужно вам сказать.

– Хорошо. Пообедаем? Общий счет я беру на себя.

– Звучит заманчиво, но ведь еще рано для обеда.

Взмахом руки я отмел возражения, и мы устремились в зев подземки.

Я повел ее в «Рустерман». Для начала, там подают лучшую жратву во всем Нью-Йорке, не считая столовой самого Вулфа. Далее, на втором этаже ресторана, вдоль левой стены, тянется ряд кабинок, настолько умно устроенных, что они похожи, скорее, на отдельные кабинеты. И наконец, хозяин и управляющий «Рустермана» Марко Вукчич – старый приятель Вулфа, и там я смогу выписать чек, вместо того чтобы тратить наличные, которые Вулф вполне способен не возместить на том основании, что девушку нужно было вести к нам домой и усаживать за его, Вулфа, собственный стол.

К тому моменту, как мы уселись в кабинке, я успел собрать крупицы первичных сведений, как то: Фигурку звали Роза Бендини, работала она помощницей главного делопроизводителя в секции механизмов и комплектующих. Кроме того, я уже пришел к определенным выводам: ей двадцать четыре года, она не теряется в любом антураже и при любых обстоятельствах и прекрасно вписывается в суждение Керра Нейлора касаемо девственниц.