К тому времени в городе пошли слухи, что милостивая Велкве-таар и послала этого красивого иноземца, дабы он основал новую школу в Чит-тае. А еще шептались, что голубоглазый воин с соломенными волосами спасет Астанапур в будущей великой войне! Так мол, гласит древнее пророчество… С чьей-то легкой руки… — Шафир хихикнул, вскочил и забегал по лавке туда-обратно, — а, точнее, легкого языка — стали называть незнакомца Надеждой Астанапура — имени-то его никто не знал. И остался последний поединок с мастером Школы Стекла. На трибуны явился сам шайхиншайх Астан Восьмой — да не исчезнет память о нем! — и многочисленные придворные. Все затаили дыхание, когда против Надежды Астанапура вышел уродливый старик с бездонными черными глазами. Лютая злоба исходила от него, и угроза носилась в воздухе…

Гудри шмыгнул носом. «Носилась в воздухе?» Воистину — пахло гарью.

— Хлеб горит! — охнул Гудри, и Шафир подскочил словно ужаленный скорпионом в мягкое место.

Юный булочник подхватил кочергу, откатил заслонку и быстро-быстро принялся вытаскивать формы с хлебом. Румяные, дразнящие корочки ровными холмиками возвышались над глиняным ободом… Шафир всхлипнул: три крайних хлеба чернели по краям угольками. Воздух в пекарне потемнел от дыма. На Шафира было жалко смотреть. Щеки затряслись, он жалобно протянул:

— Первый раз батюшка доверил, а я… Первый день, первая пекарня… — голос его прервался, плечи поникли.

Казалось, Шафир сейчас рухнет на колени и разрыдается.

— Да ты посмотри, какой хлеб красивый! — возмутился Гудри. — Подумаешь, всего три хлеба и подгорело… Да у тебя и тесто еще осталось — сейчас раз, два — и готово!..

— Но батюшка придет… Увидит угли — это же такой убыток, — Шафир не мог оторвать горестного взгляда от обгорелого хлеба.

— Вот и не скажем ему ничего! — хлопнул в ладоши Гудри и булочник тотчас очнулся. — Открывай, давай, ставни, чтоб дым ушел! Ставь тесто — угли еще жаркие!

— А это… — Шафир стрельнул глазами на горелые корки.

— А это… — Гудри на миг занялся. — Я курам отдам… Больше яиц снесут! Для сладкой сдобы!

Услышав о сдобе, Шафир тотчас воспрял. Кинулся к ставням, загремел запором. Гудри влез в толстенные перчатки из колючей валяной шерсти и вытряхнул хлебцы в корзинку. Юркнул в дверь, выходящую в родной двор.

— Подумаешь!.. — хмыкнул Гудри, разглядывая ношу. — Ну, подгорел самый верх… Вот Фири бы его отдать и всем его братьям и сестрам, а не кур кормить…

Стукнула калитка, и Гудри перевел взгляд. По двору плелся сонный новый слуга, сжимая ночное ведро. Увидев молодого хозяина, он ускорился и исчез из виду. Вдали послышался мерный стук колотушки солнцедаров, и Гудри вновь посмотрел на горелые корки.

С шумом из кустов выбежали две курицы, и Гудри вздрогнул от испуга. Одна курица бежала за другой, раскинув крылья. Злой Гудри поддал ногой, но промазал.

«Разбегались тут…» — Гудри решительно развернулся и направился к воротам. По привычке остановился и прислушался. Колотушка солнцедаров удалялась, звучала все тише. Гудри открыл калитку и выглянул. Никого… Совсем как раньше, он выбежал в переулок и метнулся следом за телегой.

— Эй! — негромко позвал он.

«А вдруг они не только немые, но и глухие?» — мелькнуло в голове.

Однако его услышали. Сидящий на облучке потянул поводья, и мулы встали. Троица обернулась. Глаза из-под прорезей недоуменно уставились на юношу.

Гудри смутился:

— Вот… Решил — хоть хлеба покушаете, — он наклонил корзинку и высыпал хлебцы на край телеги. — Горячий! Подгорел только малость…

Солнцедары переглянулись. Тот, что вышагивал с колотушкой, низко поклонился, прижав руку к груди, а его товарищ торопливо накинул рогожу на хлеб. В соседнем дворе послышалась перебранка, и Гудри махнул рукой на прощанье.