На сердце у Гарри немного отлегло. Если бродяга ему только померещился, то ни о какой смерти на рассвете не может быть и речи. Тогда, насколько он мог судить, оставалось другое объяснение, которое, впрочем, его тоже мало устраивало: у него наблюдаются явные признаки нервного расстройства.

В своей части рабочего кабинета Гарри чувствовал себя уютно, как дома. Пресс-папье и письменный прибор располагались четко под прямым углом относительно друг друга и точно по линиям стола. Бронзовые часы показывали то же время, что и часы на руке. Листья пальмочки в кадке, китайских вечнозеленых растений и вьюнка отливали глянцевой чистотой.

Уютно мерцал экран персонального компьютера, в долгосрочную память которого были введены все официальные бланки Центра, что позволяло заполнять и печатать их одновременно, не прибегая к пишущей машинке. Линии строчек и буквы в них располагались ровными рядами, не наползая друг на друга и не разбегаясь слишком далеко, как это часто получается, когда заполняешь бланки по старинке.

Печатал он быстро и без ошибок, и с такой же быстротой и четкостью складывались в его голове фразы официального отчета. Любой сотрудник мог правильно и грамотно заполнять официальные бланки, но не все обладали его умением и сноровкой выполнять ту часть работы, которую он любовно называл «тестом на литературность». Все его отчеты о ходе расследования отличались яркостью описания и краткостью изложения, в чем никто из сотрудников Центра не мог с ним тягаться.

Как только его пальцы бабочками запорхали по клавиатуре компьютера и на экране возникли первые четкие и объемные по содержанию предложения, Гарри Лайон впервые после того, как утром, любуясь из окна видом тщательно ухоженного зеленого пояса своего жилищного кооператива, позавтракав горячими булочками с лимонным мармеладом, запивая их крепким кофе, почувствовал блаженное умиротворение. Когда кровавая бойня, устроенная Джеймсом Ордегардом, уложилась в стройное, лишенное всяких субъективно-оценочных прилагательных и глаголов повествование, весь эпизод более чем наполовину растерял свою необычность и странность по сравнению с тем, что чувствовал Гарри, когда был его непосредственным участником. Слова ложились ровными строчками, и с ними вместе приходило успокоение, давая растрепанным нервам желанный роздых.

Он настолько расслабился, что даже позволил себе некоторые вольности, о которых и помыслить раньше не мог на рабочем месте: расстегнул ворот рубашки и чуть-чуть ослабил узел галстука.

От отчета он оторвался только для того, чтобы сходить к торговому автомату за чашкой кофе. Кое-где одежда была еще немного влажной, но проникший было в душу неприятный холодок испарился без следа.

Возвращаясь с чашкой кофе обратно в кабинет, он в конце коридора, на пересечении с другим, заметил бродягу. Глядя прямо перед собой, не обращая никакого внимания на Гарри, грязный верзила вышагивал целеустремленно и размашисто, словно явился в Центр по каким-то своим неотложным делам. Еще мгновение – и он исчез за углом.

Ускорив шаг, чтобы посмотреть, куда именно тот направился, и стараясь не пролить кофе, Гарри пытался уверить себя, что это был другой человек. В чем-то, несомненно, он походил на его знакомца, остальное же довершили воображение и растрепанные нервы.

Но доводы эти и ему самому казались неубедительными. Человек в конце коридора был того же роста, что и его «Немезида»[1], с теми же медвежьими ухватками, огромным бочкообразным туловищем, с той же копной грязных волос и всклокоченной бородой. Длинный черный плащ ниспадал с плеч, подобно мантии, и было в его походке что-то царственное, делавшее его похожим на древнего пророка, мистически перенесенного из библейских времен в наш век.