– «Это уж слишком», – наконец ответил маньяк, очевидно, не поверив романтическому порыву Конни.

– «Бедный мальчик», – искренне посочувствовала она.

– «Совсем пропал».

В голосе маньяка, эхом отдававшемся от затянутых паутиной балок перекрытия, прозвучали противные хныкающие нотки, когда он признал в себе отсутствие чувства собственного достоинства – опять же весьма характерное признание для девяностых.

– «Надень мое кольцо себе на шею», – попыталась вновь настроить его на романтический лад Конни, крадучись через лабиринт и намереваясь при первой же возможности задуть жизнь этого выродка как свечку.

Маньяк не ответил.

Гарри тоже не сидел сложа руки, тщательно осматривал все закоулки и тупички, но чувствовал себя при этом абсолютно не у дел. Он даже представить себе не мог, что в это последнее десятилетие века, чтобы прослыть истинным полицейским, он должен назубок знать всю подноготную рок-н-ролла.

Все это казалось ему бредом сивой кобылы, но Конни такого рода чушь обожала. Она принимала эпоху такой, какая она есть, со всей ее нелепостью и хаосом; в самой ее натуре ощущалось что-то темное и первобытно-дикое.

На пути ему попался проход, шедший перпендикулярно тому, по которому продвигался он. В проходе никого не было. Чувствуя себя полным ретроградом, совершенно отставшим от эпохи, низко пригибаясь к полу, Гарри продолжал двигаться вперед.

– «Надень мое кольцо себе на шею», – еще раз из глубин лабиринта повторила Конни.

Может быть, маньяк не знал, как ответить на этот призыв, полагая, видимо, что такое предложение должно бы исходить от парня, а не от девушки. Явное дитя девяностых, маньяк в распределении половых ролей, очевидно, придерживался старых идеалов.

– «Будь нежен со мной», – попросила Конни.

Никакого ответа.

– «Люби меня нежно», – не унималась Конни.

Маньяк снова не ответил, и Гарри подумал, что диалог все более превращается в монолог. Конни, видимо, находится уже где-то рядом с этим подонком, и он просто выжидает удобного момента, чтобы прикончить ее.

Гарри уже собрался было предостеречь Конни, как здание вдруг потряс новый взрыв. Он так и застыл с открытым ртом, инстинктивно прикрыв руками лицо от взрывной волны. Но граната разорвалась не на чердаке: не видно было никакой вспышки.

С нижнего этажа донеслись крики ужаса и боли, невнятный гул множества голосов, отдельные гневные выкрики.

Видимо, полицейские добрались до комнаты, из которой вверх на чердак вела лестница, и маньяк расслышал их приближение. И из люка навстречу им бросил гранату.

Донесшиеся снизу крики мгновенно вызвали в воображении Гарри такую картину: какой-нибудь парень, корчась от невыносимой боли и ужаса, руками пытается удержать вываливающиеся из живота кишки.

Это был один из тех редчайших моментов, когда его, как и Конни, охватило одновременно чувство ярости и ужаса. Впервые ему было наплевать на юридическую презумпцию невиновности маньяка, на превышение полномочий относительно него и на соблюдение норм поведения в такого рода ситуациях. Ему хотелось только одного: прикончить эту гадину и сделать это как можно быстрее.

Перекрывая шум и крики, Конни попыталась восстановить диалог:

– «Люби меня нежно».

– «Скажи мне, почему?» – потребовал маньяк, видимо, все еще сомневаясь в ее искренности.

– «Моя крошка меня бросила», – отозвалась Конни.

Этажом ниже крики становились все глуше и глуше. Либо раненый быстро терял сознание, либо другие полицейские поспешили вынести его из комнаты, где разорвалась граната.