– Ты не напрягайся, – посоветовала она. – Смело говори короткими предложениями. Размером в слово. А то у меня от тебя ощущение, как от текста Андрея Платонова – начинаешь об одном, вводишь в заблуждение, а заканчиваешь вообще двадцать пятым. Завораживает, конечно, но понимать сложно.

– Платонова мне не обижай, – попросила Надя. – Я его люблю. Особенно «Ювенильное море».

– Не звонит? – Нино не позволила увести себя в сторону разговорами о русской литературе.

– Не звонит. А сказал, что позвонит. Что делать?

– Капееец, – простонала Нино. – Теперь у меня подруга с задержкой психического развития, и эта песня надолго, если я чего понимаю в человеческих взаимоотношениях. И, вместо того чтобы говорить с тобой о всякой интересной ерунде, например об антропотоках, я теперь буду вынуждена с терпением сиделки отвечать на идиотские вопросы «Что делать?», «А если он не позвонит?» и прочую хрень. Потому что тебя не интересуют больше антропотоки и сетки коммуникации тебя не интересуют, потому что ты теперь баба бабой, а не консультант и не психолог ни разу!

– Так я и не психолог ни разу, – вяло реагировала Надя. – Я антропотехник.

– Один хрен.

– Вовсе нет. Так что делать?

– Позвони сама.

– Я не могу.

Разговор заходил в непроходимый тупик, Нино с остервенением складывала самолетики из ресторанных салфеток и за это время создала уже целый воздушный флот. А Надя смотрела на телефон.

В пятницу вечером она сливала воду из кастрюли со спагетти и обожгла руку.

– Пантенол! – радостно вскричал опытный Мотька и достал баллончик из кухонного шкафчика.

– Ты чего, мать? – спросил муж. – Ты какая-то странная. Случилось чего?

– Ничуть не странная, – вяло возразила Надя. – Задумчивая просто.

– Я к Демьяну! – сообщил Мотька, хлопнул дверью, и через минуту хлопнула дверь этажом выше.

Друг и одноклассник Демьян был верным боевым товарищем в бродилках в четыре руки и в поедании пиццы, которую они, конечно, сейчас закажут, вместо того чтобы поесть спагетти с сарделькой, как люди.

– Вот, вместо того чтобы как люди поесть! – Надежда в сердцах хлопнула крышкой кастрюли и посмотрела на телефон.

Сашка подошел сзади и залез обеими руками к ней под футболку.

– Пока ребенка нет… – прошептал он и принялся мять ее грудь холодными пальцами.

Надежда вывернулась и одернула футболку. Идея Сашки вдруг показалась ей совершенно дикой и неприличной, будто перед ней сейчас, вытаращив глаза, стоял не муж, а совершенно незнакомый человек, и у этого человека медленно опадала восставшая было плоть под клетчатыми шортами.

– Я не могу, – сказала она.

И тут зазвонил телефон.

Надежда схватила трубку и унеслась в глубины квартиры. Она даже не смотрела на экран, пока звенел звонок, она совершенно точно знала, кто звонит. И, конечно, она не ошиблась.

– Привет, – тихо сказал Марк, и его голос был таким, как будто, тихо шурша, перекатывалась галька на берегу моря.

– Привет, – прошептала Надя. – Привет.

– Ну как ты?

– Нормально, а ты?

– Ничего…

И замолчал.

И она замолчала.

– Ты тут? – издалека спросил Марк, и она снова услышала этот шорох и тихий рокот приморского пляжа. – Почему ты молчишь?

– Я не знаю, что сказать.

– Ты приедешь?

– Да! – сказала Надежда. – Да! Завтра.

На кухне Сашка дулся, как мышь на крупу, и выдавливал из пакета кетчуп в тарелку с остывшими спагетти.

– Данке совсем хреново, – с порога доложила Надя. – Я поеду завтра утром.

– Не вопрос, – пробурчал Сашка. – Трижды флаг в руки.

Она выехала в шесть утра, ехала с открытыми окнами среди цветущих полей в одуряющем запахе невозможного, неправдоподобного лета. Она не хотела, чтобы этот ее полет кончался и с ним кончалось самое лучшее время, самое сладкое и самое дорогостоящее на рынке времен, когда еще ничего нет, но все вот-вот случится. Именно это время, наверное, люди и вспоминают и только в него хотят вернуться, а ведь оно не повторится больше никог-да, вот в чем дело-то…