Какая-то часть мозга еще просчитывала возможные варианты развития событий, а рука уже сама собой поднялась в приветственном жесте, и Безродный с радостным изумлением воскликнул:

– Молчанов! Федор! Это ты или не ты?

Сидевший за столом человек в потертой мотоциклетной кожанке устремил на Николая Николаевича слепой взгляд темных блестящих линз, какое-то время смотрел, не узнавая, а потом, словно для прочистки мозгов отхлебнув из стоявшего перед ним бокала с темным пивом, вдруг просиял, шумно поднялся из-за стола и, распахнув объятия, радостно вскричал:

– Какие люди! Глазам не верю! Ник-Ник, это ты?! Сколько лет, сколько зим!

Коротким кивком попрощавшись с предыдущим собеседником, который все еще торчал у него за спиной в коридоре, с насмешливым изумлением разглядывая Молчанова, Николай Николаевич решительно направился к столу. После пахнущих крепким табаком, водочным перегаром и застарелым потом объятий, которыми встретил старого знакомого бывший чекист, Безродный наконец уселся и, подозвав официантку, заказал бутылку водки – этот универсальный и безотказный инструмент привлечения склонных к злоупотреблению спиртным соотечественников на свою сторону.

При этом Ник-Ник четко осознавал, что беззастенчиво пользуется прискорбной слабостью собеседника и что это, мягко говоря, нехорошо. Но на дворе стоял двадцать первый век, и на много верст вокруг шумела Москва – город, в котором понятия «хорошо» и «плохо» не то чтобы поменялись местами, но приобрели иной, не свойственный им ранее смысл. Хорошо только то, что хорошо для тебя лично. Если подвиг и подлость одинаково идут тебе на пользу, разницы между ними нет. Но подвиг чаще всего венчает фанерная звезда на братской могиле и всеобщее забвение, для удобства именуемое вечной памятью, тогда как подлость неизменно приносит солидные дивиденды. При этом историю, как известно, пишут победители, и именно поэтому то, что в девятнадцатом веке послужило бы поводом для вызова на дуэль, в двадцать первом служит примером для подражания.

Предмет невеселых размышлений Ник-Ника был доставлен с похвальной расторопностью, как будто молоденькая симпатичная официантка подслушала его мысли и целиком разделила его точку зрения. Фирменный стиль данного заведения базировался на простоте и честности; Безродный не знал, из чего в таком случае его владельцы извлекают сверхприбыль, но мясо здесь всегда было мясом, пиво – пивом, а водка – водкой, а не разведенной водой в пропорции один к одному субстанцией в трехсотграммовом графинчике, продаваемой по цене элитной поллитровки. Поданная им выпивка, таким образом, представляла собой самую обыкновенную бутылку с ностальгической этикеткой; перед тем как торжественно водрузить бутылку на стол, официантка с треском свернула ей голову, и Ник-Ник, благодарно кивнув, придвинул к себе две граненые, расширяющиеся кверху стопки на тонких кокетливых ножках.

– Не рановато? – с сомнением разглядывая наполненную до краев стопку, поинтересовался Молчанов.

– Счастливые часов не наблюдают, – напомнил Ник-Ник, – особенно в России. То есть, если у тебя режим… Короче, как знаешь. А я выпью. У меня сегодня, считай, праздник. Я-то думал, что тебя, чертяку, давно похоронили в какой-нибудь Чечне, а ты живехонек… Вот она, радость нечаянная! За это не выпить – себя не уважать. Короче, за тебя, Федор… э-э-э…

– Просто Федор, – решительно беря стопку за осиную талию, сказал Молчанов. – Спасибо, Ник-Ник. Честно говоря, уже и не припомню, когда слышал в свой адрес такие приятные слова.