Юрий подошел ближе и, чтобы разом покончить с недоразумением, окликнул Слободана по-сербски. Драгович повернул к нему равнодушное, слегка удивленное лицо; вместе с ним повернулись и чинуши – все разом, как по команде «равнение направо».

– Земляк? – холодноватым тоном кинозвезды, стремящейся поскорее избавиться от назойливого поклонника и в то же время сохранить лицо, спросил Драгович. Голос у него тоже был какой-то не тот. Изменился его тембр, да еще и улавливался какой-то смутно знакомый акцент, которого раньше не было и в помине. – Извините, я очень спешу.

– То есть как это «спешу»? – возмутился Алехин. – Это Юрка! Ты что, забыл меня?

– Простите, не припоминаю, – равнодушно сказал Драгович и, отвернувшись, принялся очаровывать очкастую бабищу, которая так и таяла в лучах его белозубой улыбки.

Вся компания потихонечку двинулась к выходу из терминала. Один из чиновников на правах радушного хозяина вцепился в дорожную сумку Драговича и после короткого препирательства завладел ею с видом победителя. Второй чинуша – тот, что с плакатиком, – задержался, чтобы отшить Юрия, который в полной растерянности плелся следом, не вполне понимая, куда и, главное, зачем идет.

– Ну, куда вы, куда? – раздраженно заговорил чиновник, загораживая Алехину дорогу своим дурацким плакатиком. – Вы же видите, тут не до вас!

От него за версту разило дорогим одеколоном, а главное, голос его был Юрию знаком. Именно этот голос буквально несколько часов назад хамил ему по телефону.

– Вы не понимаете, – сдерживая вполне естественный в сложившейся ситуации зуд в кулаках, терпеливо сказал ему Юрий. – Мы же были братья, я же ему жизнь спас!

– Братья, сватья, – пренебрежительно пробурчал чинуша. – Жизнь спас… И что тебе теперь надо – денег? Домой иди, пока я милицию не вызвал! Не видишь, тут официальное мероприятие!

Произнося последнюю фразу, он чувствительно пихнул Юрия в грудь своей картонкой, но Алехин этого даже не заметил.

– Что ты сказал? – вкрадчиво переспросил он, почти не слыша собственного голоса из-за внезапно начавшегося звона в ушах. – А ну, повтори, б…ская харя, что ты там проквакал про деньги?

Чинуша верно оценил ситуацию. У Юрия разом одеревенели лицевые мускулы, сведенные, будто судорогой, гримасой застарелой ненависти ко всей этой кабинетной сволочи, привыкшей свысока поплевывать на тех, кто своими телами защищает ее от пуль.

– Э, э! – испуганно воскликнул деятель с плакатом, поспешно отступая на шаг. – Ты чего, психованный? На нары захотел? Милиция!!!

– Зови уж заодно и доктора, – посоветовал ему Алехин, одним плавным шагом покрывая разделявшее их расстояние и точным, заученным движением посылая вперед налившийся чугунной тяжестью, стремительный и твердый, как пушечное ядро, кулак.

Скоростной лифт с мелодичным звонком причалил к площадке десятого этажа. Толчок, с которым остановилась кабина, был почти неощутим. В окошечке электронного табло зажглась рубиновая десятка, двери беззвучно раздвинулись, и плечистый неразговорчивый охранник первым шагнул в ярко освещенный коридор.

Второй охранник, уже стоявший на страже возле шахты, едва заметно кивнул своему коллеге, сигнализируя, что все в порядке, а тот, в свою очередь, едва заметно кивнул переводчику.

– Все в порядке, синьор Манчини, – с улыбкой произнес переводчик то, что было очевидно и без него. – Можно выходить.

– Витторио, – поправил синьор Манчини, по привычке осматривая свое отражение в большом зеркале, что украшало заднюю стенку кабины. – Меня зовут Витторио. Нам с вами, Дмитрий, предстоит провести бок о бок целую неделю, поэтому, прошу вас, давайте хотя бы в неофициальной обстановке обойдемся без лишних церемоний.