— Плохо будет, если к завтрашнему дню не найдем оленей, — проговорил Оросутцев, и эти слова вылетели у него непроизвольно, вместе с табачным дымом.

— Найдем, — постарался успокоить его Шараборин, хотя сам в это не верил, а если и верил, то очень слабо.

— Придется всю ночь бродить, а отдыхать будем днем, — сказал далее Оросутцев.

— Как хочешь, — согласился Шараборин.

Сквозь черные купы сосен и елей показалась поздняя луна, и от нее по снегу поползли расплывчатые тени.

Мороз крепчал, и его студеное дыхание уже начало пробираться под одежду Оросутцева и Шараборина.

— Ну и жжет, — и Оросутцев зябко подергал плечами. — Если так посидеть с полчаса, — околеть можно.

Шараборин подумал:

«Сейчас опять пойдем искать оленей, и опять я не буду знать, для чего мы их ищем и куда торопимся».

Он долго боролся с собой, наконец не выдержал:

— Зачем ты меня с собой тянешь? А? Зачем я тебе? У меня другой план есть.

Оросутцев поднялся и начал закреплять лыжи на ногах. Шараборин решил, что Оросутцев сделает вид будто не расслышал его вопроса и промолчит, но тот ответил:

— Как только найдем оленей, все тебе расскажу.

— Почему так?

— Ну что ты за человек! — сдерживая раздражение, заявил Оросутцев. — Неужели тебе не ясно, что делаю я все не ради своего удовольствия, а потому, что так надо. И ты тоже поймешь, что это надо. Пойдем. Теперь иди ты впереди, я эти места плохо знаю.

— Я тихо пойду, — предупредил Шараборин.

— Неважно. Я тоже уже быстро не пойду.

Они оставили место привала и долго еще петляли по таежной темноте.

Ветви исхлестали, а острые иглы молодого сосняка искололи в кровь их лица.

Ноги у обоих набухли, отяжелели от усталости и переставали слушаться. Уже далеко за полночь перебираясь через неглубокий, вымерзший до дна и занесенный снегом ручей, Оросутцев и Шараборин вдруг совершенно неожиданно наткнулись на следы оленей и нарт.

Они остановились и замерли на месте, стараясь проследить за убегающим следом, пока он давался глазу.

И как будто сил сразу прибавилось, и не так холодно стало. Шараборину показалось, что даже губа его перестала саднить.

— Не обмануло меня чутье. Все сюда, сюда, в эту сторону тянуло. Я чувствовал, — сказал он, хотя, конечно, на след оленей и нарт наткнулись совершенно случайно.

— Да, проводник ты что надо, — высказал похвалу Оросутцев. — Хорошо ты знаешь тайгу, чувствуешь себя в ней, как дома.

Это польстило Шараборину, но в то же время и немного насторожило его.

Он так мало слышал похвал из уст Оросутцева, что не мог поверить в искренность и этой, и опасался, что похвала имеет особый, неразгаданный им смысл.

Шараборину, да отчасти и Оросутцеву, проведшим долгие годы в тайге, не составляло труда определить, куда и когда прошли олени, впряженные в нарты.

— Они прошли утром, совсем рано, и туда, налево, — сказал убежденно Шараборин. — Сытые олени, бегут здорово.

— Пошли налево, — предложил Оросутцев.

Идти по следу, оставленному несколькими оленями и двумя нартами, стало куда легче. Оросутцев и Шараборин затрачивали меньше сил на движение.

Шараборин сообразил, что оленями, видно, управлял хороший и знающий местность погонщик, так как след не вилял, а тянулся почти прямо через поляны, опушки, небольшие оконца в тайге, пересекал замерзшие пруды, ручьи, озера.

Луна уже поднялась высоко, и в ее призрачно-обманчивом свете рисовались фантастические картины. Каждый пень казался издали человеческой фигурой, застывшей в напряженном ожидании чего-то; снежные нависи на деревьях оборачивались в чудовищных зверей; дорогу преграждало вдруг непонятное, неестественное препятствие, в то время как на самом деле ничего не было.