Фёдоровна вовсе запунцовела. Вскинула озлобленное лицо:

– Как же! Далась бы задаром! Ищите дуру.

– Дура и есть! – Рафик совсем развеселился. – Нашла кому верить. Наверняка стекляшку или медяшку подсунул!

– А это видал?! – Посудомойка выхватила из кармана жакета тряпицу, развернула. На широкой ладони лежал увесистый самородок.

Узкие азиатские глаза казаха расширились едва не вдвое.

– Это что? Этот тебе?! – выдохнул он.

– Нагляделись?! – Фёдоровна быстренько свернула тряпицу и пихнула за лифчик.

Повернувшийся от борта Вишняк, в свою очередь, переменился в лице. Вернулся.

– Говорено ж тебе, дурынде, было: никому!.. – прорычал он. – А ну, гони назад!

– Во тебе! – Вершинина отскочила. Ощерилась. – Только попробуй! Моё теперь. Отработала!

Озираясь на ходу, побежала в кубрик – прятать. Шагнувшего следом Толяна ухватил за рукав Рафик.

– Значит, всё-таки зажухал, жлоб?! – прошипел он. – Нам сказал, будто одни деньги были да цацка дешёвая. А сам эва чего! За это ответить придётся.

– Замучаешься спрашивать! – огрызнулся Толян, отчего-то смущённый. Оттолкнул Кучума. – Видал таких спрашивальщиков. Не вы! Я на себя всё взвалил. Мне и навар главный. А вы своё на халяву получили – и отвали! Выдача закончилась. Сунетесь с Генкой – люлей наваляю. Здоровья на обоих хватит.

– А ну как не хватит? – процедил Кучум. – Думаешь, если бугаина, так можно не по понятиям? Подлянки никому не спущу!

В ответ Толян демонстративно высморкался в палец, показал на густую соплю на палубе. Растёр каблуком.

Кучум метнулся в рубку к капитану Гене. Закричал гортанно. Гена хмуро кивал. Толян, набычась, покачивался в сторонке. Потом сцыкнул и вошёл следом в рубку. Начался общий, с размахиванием руками, крик.

Бероев ещё раньше понял, что меж этими тремя пролегла тайна, сделавшая их врагами. Но такая, какой не поделишься с чужими. И всё больше, кажется, угадывал подоплёку её.

В стороне, на палубе, опершись на привычную швабру, застыла Фёдоровна. С прежней, равнодушной угрюмостью смотрела она за нарождающейся сварой.

В рубке меж тем страсти выплёскивались из берегов. Единственно, что слегка успокаивало, – все трое были трезвы.

Вскоре оказалось, что трезвость не крепость для ненависти. Горячий казах дважды, что-то вдалбливая, дёргал Вишняка за рукав. Дважды Толян рукав вырывал. На третий раз ухватил Кучума за смоляные волосы и с размаха впечатал лицом о приборную доску. Залитый кровью Рафик с густым, будто боевая сирена, воплем прыгнул на механика, вцепился зубами в ухо. От боли Толян неожиданно тонко завизжал. Сзади на него напрыгнул Гена. Хрустнуло боковое стекло. Трое сплелись в клубок. Будто рысь с волком нападали на крупного медведя.

Якуты-охранники как сидели на тюках баржи с ружьями меж колен, так и остались сидеть – с ленивым равнодушием наблюдая за дракой.

Катер повело вправо, прижимая баржу к очередному песчаному островку. Дожидаться, когда сядут на следующую мель, Бероев не стал. С карабином на изготовку подлетел к рубке, выстрелил в воздух.

– Перестреляю! – закричал он с надрывом. Как за несколько дней до того пришлось кричать на пьяных якутов в трюме.

Оказавшийся ближе других Гена, остервенелый, с выпученными глазами, повернулся напасть на нового врага. Но Бероев, не дожидаясь, вжал дуло карабина ему в грудь.

– Ни полшага! – предупредил он. Показал глазами на приближающийся островок.

Опамятовавшийся капитан схватился за штурвал.

Бероев перевёл ствол на Толяна, то ли булькающего, то ли всхлипывающего.

– У, падлы! Обоих сомну, – прорычал Вишняк. Обхватив кровоточащее ухо, выбрался на палубу. По пути в кубрик снёс сапогом ведро уборщицы.