Но затем головная боль внезапно вернулась.

Причиной тому, вероятно, стал вид патрульной машины полиции Гриффона, припаркованной у нашей подъездной дорожки.

«Проклятие! – подумал я. – Как они так быстро узнали, что я не подписал петицию?»

Было около пяти часов вечера.

Донна обычно возвращалась домой примерно в половине пятого со своей работы в полицейской службе Гриффона. Вывеску на здании сменили несколько лет назад. И участок больше не назывался «Полицейскими силами Гриффона». Поскольку это звучало немного… Немного «сильно», малость угрожающе, наверное. А на самом деле слишком точно отражало суть. И они стали называть себя «службой», словно речь шла о работниках социальной сферы, только почему-то вооруженных. Власти предержащие, видимо, решили, что если немного смягчить название, то и воспринимать полицию станут как нечто не столь жесткое и грубое.

Только ничего из этой затеи не вышло.

Хотя Донна там работала, она не носила табельного револьвера, не ездила на машине с мигалкой и сиреной, не дежурила по выходным или по ночам, и мундира ей тоже не выдали. У нее был нормированный день с девяти до четырех с понедельника по пятницу и полагались выходные по всем большим праздникам. Потому что Донна, собственно, не была настоящим копом. Она трудилась в отделе, объединявшем бухгалтерию и администрацию, и отвечала за то, чтобы каждый полицейский в положенный срок получал ежемесячный чек с зарплатой, выписанный на финансовую организацию по его личному выбору, разбиралась с вечными спорами о размере сверхурочных, своевременно оплачивала коммунальные счета. Благодаря именно ее аккуратности любой гражданин Гриффона, позвонивший по 9–1–1, не натыкался на отключенный за просрочку телефон, а ему всегда отвечал диспетчер, готовый принять вызов.

А потому патрульная машина перед нашим домом могла и не служить причиной для беспокойства. Донна была знакома со всеми сотрудниками полиции, если не лично, то по фамилиям и номерам карточек социального страхования. Коллеги знали, что она порой привозила на работу домашнюю выпечку, и всякий, проходивший мимо ее стола, всласть угощался. Какой-нибудь офицер мог заехать просто по-дружески. К тому же Донна и одна из двух женщин-полицейских – Кейт Рэмзи – иногда ходили вместе в кино, хотя в последнее время это случалось редко. Ни Донна, ни я сам с некоторых пор не отличались особой общительностью.

И все же меня кольнуло не слишком приятное предчувствие.

Когда до дома осталось полквартала, зазвонил мой сотовый, лежавший на сиденье рядом. На дисплее высветилось слово «дом». Раньше Донна звонила мне по крайней мере дважды в день. Обычно у нее не происходило ничего важного, просто хотела поболтать. При этом она прекрасно знала, что я вполне могу и не ответить: если я бывал на задании, то просто отключал звонок мобильника, поэтому проблем не возникало.

Сейчас я поспешно взял трубку:

– Слушаю.

– У нас полиция, – объявила она.

– Я уже как раз подъезжаю, – сказал я. – Думал, это Кейт.

– Нет. Хейнс и Бриндл.

– Хейнс, – задумчиво повторил я. Один из самых молодых офицеров, хотя за его плечами был уже десяток лет службы. Именно он принес нам трагическую новость в августе. – С Бриндлом я не знаком.

– О, тогда получишь большое удовольствие, – усмехнулась она.

– Что случилось?

– Мне они не говорят. Им нужно побеседовать с тобой. Я сначала подумала, они разыскали того, кто продал ему наркотик, и приехали сообщить нам. – Донна могла целыми днями рисовать портреты Скотта, однако ей было сложно написать его имя или хотя бы произнести вслух. – Но тогда им хватило бы разговора со мной.