– Ах, гулять, – ехидничал Остапчук, – гулять! Знаем мы эти гуляния! Сплошные пьянки и мордобой, а потом еще пойдут шататься по новой дороге – и обязательно попадут под машину.

– С чего это? – подначивал Сергей. – Водитель будет трезвым, объедет.

– Во-во! Водитель будет трезвым! У нас в районе автомобили только у дачников, так? Супруга твоя демократично ногами на службу ходит, мы тоже…

– Без намеков, – предупредил Сорокин, – есть велосипед, на нем и перемещайся, по нашему району и этого хватит.

– Так я про то и толкую. Тут на машинах ездят только дачники с «Летчика-испытателя», а они…

Капитан прищурил глаз: и что, мол? Сержант смутился, но со своей линии не сошел:

– Я не к тому, что они все нарушители, но гоняют же! Причем именно выпимши. Они и без дороги, вспомните, по чисту полю носятся! А тут будет целая дорога, да еще проездная.

– И что же?

– А то, что если что и натворил, шасть за угол, или через переезд в область, и нет тебя, ищи ветра в поле. Вот помяните мое слово: начнут давить кур, кошек, собак, а там и до людей дело дойдет. А все потому, что трудящиеся, по вашим же словам, непременно отправятся по новой дороге гулять…

– Хорошего ты мнения о согражданах-автолюбителях, – заметил Сорокин, – по-твоему, как сел за руль, так и готовый преступник и убийца.

Остапчук не уступал:

– Именно так и есть. Опыт, товарищ капитан, упрямая вещь! Вот-вот, сами смотрите.

Проследив за его обличающим перстом, коллеги и сослуживцы не увидели никаких преступников. Просто группа ответственных товарищей – горкомовские, райкомовские, общественность и примкнувшие к ним дачники, летчики из одноименного поселка – чинно и благородно осуществляли дружеское, весьма приличное винопитие.

Один из них, судя по выправке, офицер, имени которого Акимов не знал, как раз чокался с товарищем Акимовой, бывшей Гладковой. Она, хотя сама благосклонно приняла предложенный тост, подняв бровь, предостерегающе глянула на мужа. Он сделал вид, что ничего не замечает. Сорокин же подбодрил с интересом:

– И что же?

– То, что они винишко сейчас докушают, а потом погрузятся в машины, вместо того чтобы ногами по дачкам разойтись. Вон кареты наготове стоят. И все, обращу внимание, «Победы», ни одной старой нет. Тут до дома рукой подать, а они закусят и за рули полезут.

– Может, жены развезут, – предположил Акимов.

– Вот-вот, жены! – Видно было, что сержант был не прочь ткнуть пальцем и в дам, но сдержался, как воспитанный человек. – Именно жены, иными словами – бабы.

– И что же снова не так? – поддразнил Сорокин.

– Так они с ними наряду бражничают! К тому ж баба за рулем – еще хуже…

Иван Саныч хотел было развить мысль, но в это время из обсуждаемой группы донесся ужасный звук – всхлипывающий, загробный смех. Возможно, что, по мнению особы, его издававшей, он звучал мило, но у окружающих от этого манерного рыдания мороз шел по коже и чесалось по всему телу. Иван Саныч, уж на что человек ко всему привычный, и тот затих, морщась.

Издавала ужасающие звуки весьма интересная особа, брюнетка. Тонкие шейка, талия, лодыжки, а что между ними располагается – очень даже полное. Расфуфырена, как оранжерейный цветок, вырез на светлом платье низкий, подол едва колени закрывает. Шляпка на ней с вуалькой – только для вида, не скрывает ни глаз – вытаращенных, широко расставленных и довольно-таки густо подведенных, ни подкрашенного рта с ехидной верхней губой, ни носа – длинного, с опущенным кончиком и вздернутыми ноздрями, точно его обладательница к чему-то принюхивается. Серьезно носик подкачал. К тому же на нем красовались очки, да не такие, как у большинства нормальных граждан, страдающих слабостью зрения, а прямо окуляры, дымчатые, да еще с крыльями на верхних углах. Очки придавали ей не солидный, а курьезный вид – то ли мудрая змея, то ли круглая дурочка. В пользу последнего свидетельствовало то, что эта дамочка терлась исключительно около мужчин, лезла и вмешивалась в их разговоры.