Я даже записывать за ней перестал. Ничего подобного в своей жизни я раньше не слыхал и в романах не читал. Совсем другая жизнь, параллельная той, к которой я привык. И эти параллельные, судя по всему, не пересекаются ни в настоящем, ни в прошлом, ни в будущем. На какой-то момент мне даже стало стыдно, что она тут спасает лёгкие Земли, а я горжусь тем, что я – Галка Галкина. Неужели отец прав? Не тем я занимаюсь, чем надо.
– Я могу написать о том, что ты мне рассказала?
– Пиши… Всё равно не напечатают!
– Откуда знаешь?
– Ну, я ж тебе говорю, ведьма, по-вашему – экстрасенс.
– И что, премию мне тоже не дадут?
– А зачем тебе премия?
– Смокинг хочу купить.
– Ну, ты юморист! Хотя тебе подойдёт – ты чистюля.
Мы подползали к окраинам города, вернее, городского посёлка. А ещё правильнее сказать, к деревне, которую, следуя ленинской философии «срастания города и деревни», назвали городом. Осталось только большак переименовать в Бродвей. Мне стало очень-очень грустно оттого, что наше путешествие заканчивалось. Так бы и ехал с ней… до Японии!
– В этом городе-деревне ресторан есть?
– Скажи честно, ты сейчас насмехаешься?
– Ну хорошо, а кафе?
– Ну, ты, паря, даёшь! – Ведьма посмотрела на меня с удивлением обывательницы, а не предсказательницы. – У нас тут только несколько пивных, самая-самая из них на окраине. Называется знаешь как? «Пни»!
На этот раз пришла очередь мне засмеяться. Когда я был студентом, мы ходили в пивную напротив института, сокращённо называли её «Пни». Но это была шутка, а тут кафе называлось всерьёз.
И снова она ответила на не заданный мной вопрос:
– Удивляешься? Мог бы и сообразить – в этой пивной вместо стульев пни, понимаешь? На пнях все сидят и пьют пиво. Кстати, «Жигулёвское». Специально для бамовских завозят. Ну как? Не побрезгуешь с бригадиром лесорубов? Ты ж всё-таки Софи Лорен живую видел.
– А как тебе, понравится такое название моего очерка – «Пни»? Причём с восклицательным знаком, а? «Пни!» Вроде как пришла пора наших «рулевых» пнуть, чтобы наконец протрезвели.
Мы договорились встретиться, как пишут в сказках, «после захода солнца». Правда, в далеко не сказочных «Пнях». Вылезая из кабины, я вспомнил, что мы с ведьмой даже не познакомились. Надо же – забыл спросить, как её звать. Тем лучше, будет с чего начать разговор и завязать беседу в «Пнях», сидя на пнях.
Высадив меня из кабины, она высунулась из окошка и крикнула вдогонку:
– У тебя накомарник-то есть?
– Откуда он у меня? У нас в «Юности» их не выдают.
– Так и быть, два захвачу. Ты когда-нибудь целовался в накомарнике?
В ожидании самого необычного в моей жизни свидания я поспешил в снятую три дня назад по приезде из Комсомольска комнату в избе у того самого старикана, который назвал староверов добродельцами. По дороге заглянул в местный ларёк, где купил бутылку любимого в то время советскими людьми портвейна «Три семёрки» – чтобы хоть как-то отблагодарить своего хозяина-правдолюбца за добродельцев.
Пни!
Более двадцати лет я весьма смутно помнил тот вечер, проведённый с таёжной белокурой красавицей в «Пнях». Уверен был, что забыл подробности самого необычного в моей жизни свидания, потому что тогда перепил пива. Пиво было настолько кислое и невкусное, что я запомнил его на всю оставшуюся жизнь. А о чём разговаривали с ведьмой-шофёркой-лесорубкой и чем вечер закончился: романтично или «как обычно», из памяти стёрлось. Я даже забыл, вернула она мне должок в виде поцелуя. Словом, память на долгие годы выбросила из себя всё самое главное, а накомарники, комары в пиве, контур какой-то деревенской девахи, сидящей напротив меня на пне, бессмысленно сохранила.