– Цыть! – немедля оборвал ее Орлов высоким, почти женским голосом и стукнул карандашом по столу. – Рано пока!

Снова стало тихо. Было слышно, как шлепают по маленькой наковальне часовые молоточки. Я оперся спиной об оконный наличник и скрестил на груди руки. Орлов, ссутулив угловатые плечи и склонив белоснежную голову, смотрел прямо перед собой выцветшими голубыми глазами. Его массивный, чуть сгорбленный нос придавал лицу хищное выражение. Тонкие губы были плотно сжаты. Смятые высокие залысины покрывали морщины. Он нервным движением расстегнул верхнюю пуговицу красной атласной косоворотки и очень тихо, заставляя присутствующих затаить дыхание и напрячь слух, произнес:

– Рано пока его хоронить…

Он говорил бы дальше, если бы в кабинет не заглянул высокий и длинноносый молодой человек, похожий на единицу, которую мстительно выводят учителя в дневнике безнадежных тупиц. Рискуя задеть дверной косяк, он склонил гладкую голову с волосяным хвостиком, однако нос его компасной стрелкой продолжал целиться в князя.

– Позволите, Святослав Николаевич? – приятным голосом и артикулятивно проговорил молодой человек, сверкнув черными глазами.

Князь, казалось, даже не взглянул на дверь и, не меняя положения седой головы, ответил быстро и злобно:

– Ступай на котушок[13], наглец!

Молодой человек, не отразив обиды на умном лице, увел голову за шторы, но уже через мгновение князь изменил меру наказания.

– Закличь его сюда! – приказал он поварихе и, как только длинноносый в точности повторил свое внедрение в кабинет, хмурым голосом спросил: – Что надо? Я тебя не приглашал.

– Слухи ходят, – осторожно ответил длинноносый чуть сиплым, посаженным голосом и поскреб по щеке ломаным, словно неряшливо склеенным из суставов, пальцем.

– Вот, пожалуйста, – с досадой произнес Орлов, обводя взглядом присутствующих и останавливаясь на мне. – Слухи ходят… Дурь на языках сидит! Еще раз повторю: кто будет о моем сыне лясничать, того нещадно накажу. Еще ничего не проверено, а Ворохтин уже успел обарабанить по всему городу!

Я молча перенес упрек. Обладатель длинного носа, охотно соглашаясь с Орловым, покачивал своей примечательной деталью и строго поглядывал на меня, будто хотел сказать, что незаслуженно пострадал по моей вине.

– Нет никаких оснований говорить о смерти Родиона, – тверже повторил Орлов и шлепнул ладонью по зеленому сукну, отчего звякнул стакан в подстаканнике. – Я уважаю Ворохтина, но уверен, что с выводами он явно поторопился. Обгодим чуток. Время все расставит по своим местам.

– Слухи о смерти оказались несколько преувеличены, – развеселился носатый. – В самом деле, с чего это мы… Мало ли кто из нас…

Орлов не нуждался в его моральной поддержке и немедленно осадил взмахом руки.

– А ты себе язык подрежь!

– Слушаюсь, Святослав Николаевич! – радостно ответил носатый, слегка склонив голову, и тотчас негромким и пересушенным голосом стал рассказывать садовнице байку по этому поводу: – У нас в день выдачи пенсии телефонный звонок невозможно услышать из-за гомона бабушек. Крик стоит, как на стадионе. Так вот, заведующий говорит кассирше…

Садовница не слышала, о чем говорит ей этот человек. Она смотрела на него умными и красивыми глазами, как смотрят на утренний туман или на облака. Повариха устала выдавливать из глаз слезы и мягко зажмурилась, словно задремала стоя. Орлов придвинул к себе чистый лист, обмакнул перо в чернильницу и принялся скрипеть по бумаге. Его стремление реанимировать прошлое стоило больших нервов. Перо рвало бумагу, щелкало и брызгало чернилами. Орлов злился и негромко ругался себе под нос. Все присутствующие, кроме носатого, привыкли к чудачествам хозяина и смотрели с пониманием на борьбу князя с капризным пером.