Дает о себе знать, так или иначе.

Мы встали друг за другом, – все, кто в самолете. И это похоже на змею, которая медленно ползет в проходе между пустыми креслами. У меня одной нет сумки. Зачем она мне, если я скоро поеду домой и наконец узнаю, что за игру такую придумали мама с папой и почему ушли из большого магазина, прежде чем подъехала машина и самолет взмыл в облака? Почему они исчезли, не дождавшись меня? Между тем змея ползет все дальше – вниз по лесенке на асфальтированную площадку перед самолетом, потом в автобус, а из него в зал, где меня все ждут. Они, конечно, успели соскучиться, хотя и суток не прошло с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Мне немножко любопытно, как все это будет выглядеть.

И еще, будет ли там Якоб.

Думаю, что будет.

Кабинета ему уже недостаточно. Некоторое время Эверт Гренс бродит между окном и дверью, диваном и книжным шкафом, но вскоре, устав цепляться то за одно, то за другое и наступать себе на пятки, выходит в пустой коридор следственного отдела. Эхо шаркающих шагов заполняет гулкое пространство.

Без четверти три.

Гренс одинок, как и каждую ночь.

Около десяти вечера, за два часа до полуночи, самое удобное время проникнуть сюда, если хочешь остаться незамеченным. Прошмыгнуть через черный ход и сразу на лестницу. Лифтов Гренс не любит. В случае чего на площадке возле лифта негде спрятаться, не говоря о самом лифте. Не то что в темных коридорах.

Теперь Гренс знает, как кашляет кофейный автомат, прежде чем – как по щелчку – смолкнуть. Словно простуженный. И шипение копировального аппарата, похожее на недовольный шепот. Слишком привычное, чтобы заметить его днем.

Гренс вытаскивает мобильник и набирает Марианну Херманссон, – вот уже в четвертый раз за эту ночь.

Нет ответа.

Одно время, когда Анни не стало, комиссар часто разговаривал с Марианной, потому что она задавала правильные вопросы и не давала его мыслям ускользать в нежелательном направлении. Марианна, как и Йенни, которую Гренс почти не знал, но с которой охотно общался бы и не только во сне, сдержала данное некогда слово держаться от комиссара подальше. И Гренс скучал по ней, что его совсем не удивляло.

Прошло одиннадцать недель с того дня, когда он, в насквозь промокшем траурном костюме, смотрел, как падали комья земли на пустой гроб, усыпанный красными розами и голубыми ирисами. С тех пор он ни на минуту не расставался с двумя маленькими девочками. Они играли в его мыслях, взявшись за руки, болтали и никак не желали оставить комиссара в покое. Он нарушил первое правило полицейского – не давать преступникам и их жертвам проникнуть в твою частную жизнь, удерживать их в границах расследования. И это после стольких лет работы в полиции!

Он продолжал бродить из одного конца коридора в другой, сквозь пыльный воздух и тишину полицейского участка. Восемь кругов с двумя остановками возле торгового автомата. Джем в алюминиевой формочке, бутерброд с сыром и паприкой. Между тем как сумерки снаружи постепенно начинали рассеиваться.

– Гренс?

Голос откуда-то сзади заставил его вздрогнуть.

– Это ведь ты, кто же еще.

Эверт Гренс обернулся. Далеко в конце коридора маячила сгорбленная костлявая фигура.

Черт, его засекли.

Фигура пошла на Гренса. Шаги длинных, худых ног были гораздо мягче, чем у Гренса, и поэтому почти беззвучны.

– Вернер?

– Да.

Гренс знал инспектора Гуннара Вернера сколько себя помнил. Оба они поступили на службу одной и той же зимой, оба часто задерживались допоздна: дорабатывали последний год до пенсии и одинаково плохо представляли себе, что будет дальше.