С тех пор дала себе клятву: никаких мужиков. Точка. Телята – вот мои дети, коровник – мой дом. А сердце? Заперто на семь замков, и ключи выброшены в глубокий колодец.

– Гришка – это полбеды, – бурчу, переходя к следующей кормушке. – Он хоть местный, знаю, как с ним разговаривать. А этот новый… Приедет, начнет умничать, новые порядки заводить, объяснять, как коров доить правильно, как сено ворошить по науке. Пусть только попробует. Вилы у меня острые.

Люся кивает, но в ее глазах читается тревога. Она насыпает комбикорм, а я вижу, как она то и дело оглядывается на дверь, словно ожидая, что этот загадочный Марат вот-вот появится в коровнике.

– Нин, а что ты думаешь о Григории? – неожиданно спрашивает подруга, ставя пустое ведро. – Он же ходит за тобой по пятам. Вчера опять крутился рядом, подмигивал, как жених на смотринах. И на свидание звал – я слышала. Да об этом вся деревня знает.

Прыскаю от смеха, высыпая остатки комбикорма. Да, Григорий, это моя отдельная боль. За мной особенно активно охотится. Вчера схватил меня за руку, когда я несла молоко, – чуть ведро не уронила.

«Нина, – говорит, – ты как цветок в навозе, сияешь среди всех этих коров».

Сияю, конечно. В основном от пота и усталости. Но Гришка настойчив – то многозначительно подмигнет, то обнимет за талию. А я отмахиваюсь от него, как от назойливой мухи.

После Вадима я поняла одну простую истину: все мужчины одинаковы – обещают золотые горы, а оставляют с пустыми руками и разбитым сердцем.

– Гришка – просто дурак, – говорю, беру вилы и вонзая их в кучу сена. – Думает, раз он управляющий, то ему все дозволено. Вчера еще ляпнул: «Нина, ты бы мне пирогов напекла, я бы к тебе вечером заглянул». Пирогов ему! Разве что с мухоморами.

Люся хихикает, тоже берет вилы и начинает ворошить сено. Мы работаем молча – только телята мычат да вилы скрипят по полу. Жара стоит невыносимая, платье прилипло к спине, и я невольно вспоминаю то время, когда была совсем другой.

Помню, как Вадим смотрел на меня, словно я была центром его вселенной. Как он целовал мои руки, обещал увезти меня в город, показать настоящую жизнь. Тогда я верила каждому его слову, строила воздушные замки. А когда он исчез, я осталась наедине со своими иллюзиями и растущим животом.

Потеря ребенка окончательно меня сломила. Ночами я рыдала в подушку, а днем делала вид, что все в порядке. Никто не знал, как мне было плохо, как я ненавидела себя за слепую доверчивость.

Вот тогда-то я и построила вокруг себя неприступную крепость. Мужики? Да пошли они все лесом. Пусть Гришка строит мне глазки, пусть новый хозяин ходит важным павлином – мне плевать.

Никто больше не доберется до моего сердца, никто не найдет ту прежнюю Нину, которая еще умела любить.

– А знаешь что, Нин, – Люся прерывает мои мрачные размышления, – Гришка-то наш, поди, уже трясется от страха. Вдруг Марат решит его с должности сместить? Он же привык тут царить, всех девчонок за косы дергать. А если новый начальник начнет порядки наводить? Говорят, этот Марат еще молодой, лет тридцать пять максимум. И плечистый, мне бухгалтерия уже все разболтала, тони там в обмороке после его визита. Но городской, Нин. А такие нашу жизнь не понимают.

– Плечистый, не плечистый – мне все равно, – равнодушно отвечаю, раскладывая сено по кормушкам. – Лишь бы зарплату исправно платил. Захарыч был добрым и щедрым, любил он свою ферму. Если его сынок начнет тут командовать, я ему прямо скажу: «Иди сам телят корми, посмотрим, как ты справишься». А Гриша пусть подлизывается сколько хочет. Может, его действительно уволят. Хоть отдохнем от его приставаний.