Отличные отбивные, мать его.

Я поднял взгляд на ее лицо. На вид около пятидесяти, кожа желто-зеленого оттенка, а глаза заплыли чем-то коричневым. Очевидно, что она представляет из себя нечто иное, нежели просто городскую сумасшедшую.

– Сынок! – ее голос был до жути нормальным.

– Сейчас-сейчас, – мой голос дрожал, но не от страха – от шока. Я впервые заглянул в раковину. Вместо ожидаемой грязной посуды та была завалена горами отрубленных пальцев и их ошметков. Они выглядели практически идентично и однозначно принадлежали одному человеку. Мда-а.

Я принялся делать вид, что усердно мою руки, хотя воды в кране, разумеется, не было. Все, что мне оставалось – это тереть сухие руки друг о друга, слушая методичный стук молотка и около минуты пытаясь осмыслить происходящее. Главное не смотреть в раковину.

В какой-то момент женщина положила молоток, достала тарелку и переложила на нее с дощечки получившееся «пюре». Затем молча развернулась и пошла куда-то в другую часть кухни.

– Вот, сейчас еще салат нарежу! – восхитительно. Тоже из пальцев, надо полагать?

Примерно в этот момент до меня начало доходить, что она говорит не со мной. Я проследил за женщиной взглядом и впервые увидел то, что было скрыто за дверью слева – ее настоящего сына.

Это был до невозможного толстый парень, вся грудь которого была измазана целым спектром каких-то жидкостей. Он не мог говорить, а лишь бессильно дергал заплывшими жиром конечностями, сидя в кресле. Его размеры были столь объемны, что он вряд ли смог бы подняться сам, даже если бы захотел. Ноги также распухли и налились синим цветом, то ли от вздутых вен, то ли от того, что добраться до них было в принципе проблемной задачей для крови.

– Бегом к столу! – женщина вмазала липкой жижей ему прямо по лицу, тот в ответ просто завыл.

– Остывает! – еще одна попытка затолкнуть ему это в глотку закончилась болезненным стоном. Мне было трудно смотреть на происходящее, а потому я повернулся к молотку, который она оставила около дощечки.

После третьей или четвертой попытки скормить парню гнилое месиво, женщина громко засопела.

– ОСТЫВАЕТ! – он даже не успел снова завыть, как она проткнула его живот большим кухонным ножом.

Из него засочилась та же жижа, что и ранее из отрезанных пальцев. Парень взвыл, мерзко побулькивая горлом.

Ясно. Понятно. Хорошо.

Настолько незаметно, как это было возможно, я схватил молоток за скользкую рукоять и, пока нежить решала проблемы отцов и детей, вышел обратно в коридор, тихо закрыв за собой дверь.

– Какого хрена? Родион! – прошептал я едва слышно, с дрожащими руками удаляясь от кухни ближе к выходу. Какого черта ты меня тут оставил?

Успокоив дыхание, я щелкнул замком, и дверь в подъезд открылась. Тот был абсолютно пуст. Я находился в самом конце этажа, состоящего из пяти или шести квартир, расположившихся вдоль коридора. Дальше – лифт, потом лестница и еще столько же квартир.

Зеленый коврик под ногами здесь выглядел довольно пыльно, как, впрочем, и окно в конце коридора, сквозь которое едва пробивался утренний свет. Глубоко вдохнув, чтобы немного успокоиться, я зашагал по коридору в поисках лестницы. Все двери на моем пути были закрыты, но молоток на всякий случай я решил из рук не выпускать.

Стоит мне только найти этого старого маразматика…

Единственным звуком в этом месте было мое сбивчивое дыхание. Так мне казалось, пока я почти не дошел до лифта.

В отличие от прочих, ближайшая к нему дверь оказалась открыта, что я заметил не сразу.

Я медленно повернул голову в сторону квартиры и увидел… маленького мальчика лет четырех. Он сидел на синем трехколесном велосипеде со звоночком и смотрел на меня такими же коричневыми глазами, как и у заботливой мамаши, строгавшей свои пальцы пять минут назад. Мой взгляд метался между ребенком и молотком в руке. Я надеялся, что до этого не дойдет.