Санёк – русский квант санькования. Ростом почти карлик. Без возраста, с полудетским морщинистым личиком. Волосы мягкие и лёгкие, как кроличий пух. Глаза голубые, голосок тощий, с фистулой. Малец – так называют его местные ad marginem: забулдыги, бомжи, люди хоть и отчаянно пьющие, но в целом добродушные.

Сразу за панельками, такими серыми, что по осени они сливаются с горизонтом, ad marginem собираются за гаражами на ящиках у заброшенного котлована, который Терентьич называет Бездной. Шутки шутками, но беднягу Санька пару раз туда спихнули, а Терентьич потом издевательски комментировал “низвержение Санька”:

– Пизданулся в Бездну, как сефира!

Санёк бытийствует не сам по себе, а в троице: Санёк, Тамарочка да Терентьич. Для большинства они друганы не разлей, а по факту (и на беду) – любовный треугольник, ибо легкомысленная Тамарочка отдаёт попеременно руку и койку в своей коммунальной комнатке то Саньку, то Терентьичу.

Санька она редко называет Саньком, чаще Сыночка – за миниатюрность. Санёк, когда задерживается у Тамарочки, подолгу глядится в трюмо на стене (выломанная зеркальная дверца шкафа). И всегда произносит одну и ту же сокрушённую фразу своему плюгаво-голому отражению: “Ебались, ебались и до мышей доебались!”

К нахватанному Терентьичу (всё ж учился на философском факультете) Тамарочка обращается уважительно, по имени-отчеству – Александр Терентьевич. Что он говорит, глядя в зеркало, никто не знает, а Тамарочка не сплетничает. Терентьич ростом тоже не великан – среднего, но коренастый, с большой кругло-кудлатой головой на неповоротливой шее. Ему под сорок. На вздёрнутом пуговкой носу – очки с вечно отлетающей дужкой, глаза зыркающие, умные. И сократовская рыжая бородёнка. С Саньком он вроде бы приятельствует, но как-то жестоко и чуть корыстно. Скорее терпит, потому что Санёк умеет наклянчить всей Троице на пропитание, и они всегда с пивком или каким другим алкоголем.

Миловидной Тамарочке лет тридцать, она то ли отёкшая, то ли пухленькая. Причёска – аляповатое каре. Но главное, Тамарочка жалостливая. Если у Санька в силу слабости организма случаются проблемы с полноценной эрекцией, Тамарочка его не гонит и не насмешничает. А Санёк и без мужской силы умеет быть ласковым, как котик.

Терентьич, вызнав кое-какие интимные подробности, дразнит Санька “постельным (сокращённо – “пост”) структуралистом”. Ревнует к Саньку. Говорит: “Мы с Тамарой ходим парой”, – намекая как бы, что Санёк в троице лишний. То есть охуевшее Творение пытается оттеснить Санька и тут.

– Пошёл в жопу! – огрызается Санёк. – За каким-то хером ещё структурализм приплёл…

– Да потому что чей-то язык, как универсальный феномен, – издевательски щурится Терентьич, – обладает субстанциональностью в одном лохматом месте…

– Пошёл нахуй, сука ебучая! – взвивается Санёк.

– Допиздишься, лилипут!

– Отдавай, гад, пиво! Я покупал, не ты!

– На, бля! Получил?! Теперь доволен?!.

Дело-то было аккурат возле Бездны, на ящиках. Сидели вдвоём, без Тамарочки. Терентьич сам не понял, чего так психанул и приложил тщедушного писклю Санька бутылкой по башке. А тот остался сидеть, словно ничего и не произошло. Даже крови не было почти. Со стороны выглядело, будто Санёк пригорюнился, как сказочный Иванушка – буйну голову повесил.

Терентьич в гневе побродил вокруг гаражей, остыл и вернулся. Санёк всё сидел на ящике. Рядом валялась “розочка” расквашенного “пузыря”. Бутылка Санька, едва початая, по-прежнему стояла у него в ногах.

– Ну чё, махатма ёбаная? – бодро сказал Терентьич, выхватывая бутылку. – Заснул, что ли?