– Я не возражаю, – ответил я, – до тех пор, пока меня забавляет происходящее.

– Забавляет? – переспросил он с удивлением. – А я полагал, что вас влечет слава, а не удовольствие!

Я рассмеялся:

– Я не такой глупец, чтобы надеяться добиться славы рекламой. Я один из тех, кто полагает, что слава Милле как художника померкла, когда он опустился до картин с мальчиком в зеленом, пускающим пузыри из мыла марки «Пирс»[6]. Это была реклама. И именно этот случай в его карьере, каким бы незначительным он ни казался, не позволит ему достичь тех же высот славы, на которые взошли такие мастера, как Ромни, сэр Питер Лели, Гейнсборо или Рейнолдс.

– Думаю, в ваших словах есть большая доля справедливости, – задумчиво кивнул Моргесон. – С чисто художественной точки зрения вы правы, как и с точки зрения нравственной.

Лицо его вдруг приняло удрученное выражение; его явно терзали сомнения.

– Да, в высшей степени удивительно видеть, как иногда слава ускользает от людей именно в тот момент, когда им кажется, что они ее ухватили. Их проталкивают вверх всеми мыслимыми способами, и все же спустя некоторое время им уже ничто не помогает. А есть другие, которых пинают, бьют, над которыми издеваются, которых высмеивают…

– Как Христа? – вмешался я с усмешкой.

Моргесона, похоже, задел этот вопрос: он принадлежал к нонконформистской конгрегации. Однако он тут же вспомнил, как я богат, и кротко поклонился.

– Да, – кивнул он со вздохом, – именно как Христа, по вашему точному замечанию, мистер Темпест. Высмеиваемые, гонимые, враждебно встречаемые на каждом шагу и тем не менее по причудливой прихоти судьбы способные завоевать всемирную славу и власть…

– И снова – подобно Христу, – заметил я лукаво, ибо мне нравилось поддразнивать его религиозные чувства.

– Совершенно верно! – ответил он и смолк, с набожным видом потупив глаза. Потом к нему вернулись мирские чувства, и он прибавил: – Но я думал совсем не об этом великом примере, мистер Темпест. Я думал о женщине.

– Вот как, – отозвался я безразлично.

– Да, о женщине, которая, несмотря на оскорбления и обвинения в свой адрес, стремительно набирает известность. Вы еще услышите о ней в литературных и светских кругах. – И он бросил на меня украдкой вопросительный взгляд. – Но она не богата, она только лишь знаменита. Однако незачем нам сейчас заниматься ею, вернемся-ка к нашим делам. Единственный неясный для меня момент в будущей истории успеха вашей книги – это реакция критики. Среди рецензентов есть всего лишь шесть заметных фигур, и они делают обзоры для всех английских и части американских журналов, а также для лондонских газет. Вот их фамилии, – он протянул мне набросанный карандашом список, – и адреса, насколько я смог их узнать, или же адреса газет, в которых они чаще всего сотрудничают. Первым в списке значится Дэвид Мак-Винг – самый грозный из этой братии. Он пишет повсюду и обо всем. По рождению он шотландец и считает своим долгом совать нос везде, где можно. Если Мак-Винг окажется на вашей стороне, тогда не нужно будет беспокоиться об остальных, поскольку он обычно задает тон и имеет особые отношения с издателями. Это один из личных друзей редактора «Девятнадцатого века», и вы наверняка прочтете там рецензию на свой роман, о чем другие не смеют и мечтать. Ни одна рецензия на что бы то ни было не будет напечатана в этом журнале, если только автор не является личным другом редактора[7]. Вам нужно заполучить Мак-Винга, в противном случае он способен довольно грубо вас срезать – просто чтобы продемонстрировать свою значимость.