Крошечный йорк с невинным видом оглянулся, словно, занятый своими мыслями, не совсем понял значения фразы.

– Трикси! – Голос сделался более требовательным. – Отнеси печенье назад и извинись!

С комичным выражением покорности Трикси схватил огромный сухарь и, держа его в зубах с величайшей осторожностью, спрыгнул с колен своей хозяйки и, проворно подбежав к сенбернару, который продолжал махать хвостом и улыбаться настолько очевидно, насколько могут улыбаться собаки, возвратил похищенное добро с коротким тявканьем, как бы говоря: «На! Возьми!»

Сенбернар поднялся во весь свой величественный рост и фыркнул сначала на бисквит, затем на своего маленького друга, по-видимому, сомневаясь, что было бисквитом, а что – песиком, и, улегшись, снова принялся с удовольствием жевать, в то время как Трикси с яростным восторженным тявканьем принялся кружить вокруг него точно безумный. Эта собачья комедия все еще продолжалась, когда Лючио отошел от своего наблюдательного пункта у изгороди и, подойдя к калитке, позвонил. На звонок явилась аккуратная горничная.

– Мисс Клер дома? – спросил мой приятель.

– Да, сэр, но я не уверена, примет ли она вас, – ответила девушка, – если только вам не назначено.

– Нет, не назначено, но если вы передадите ей эти карточки… – сказал Лючио. – Джеффри, дайте вашу.

Я нехотя повиновался.

– Возможно, мисс Клер будет так добра, что не откажется принять нас. Если же нет, значит, нам не повезло.

Он говорил так скромно и держался так почтительно, что сразу же расположил к себе служанку.

– Пожалуйста, входите, сэр! – сказала она, улыбаясь и открывая калитку.

Он тут же воспользовался приглашением, и я, хотя еще секунду назад решил не входить в этот дом, машинально последовал за ним под арку молодых распускающихся листьев и ранних бутонов жасмина, ведущую в коттедж «Лилии», которому в один прекрасный день суждено будет стать единственным мирным и надежным приютом, какого я только мог страстно желать, и, страстно желая, не имел возможности получить! Дом был гораздо больше, чем казался снаружи; передняя была квадратной, с высоким потолком, обшитая резными панелями из прекрасного старого дуба, а гостиная, куда нас ввели, оказалась самой красивой и художественно оформленной комнатой, какую я когда-либо видел. Везде были цветы, книги, редкий фарфор, элегантные безделушки, которые только женщина со вкусом могла выбрать и оценить; на столах и рояле стояли портреты с автографами множества европейских знаменитостей. Лючио бродил по комнате, делая замечания:

– Вот самодержец всероссийский, – сказал он, задержавшись перед прекрасным портретом царя, – с надписью, сделанной императорской рукой. За что же эта «вздорная женщина» удостоилась такой чести? А здесь, являя собой странный контраст, Падеревский со своей буйной шевелюрой, рядом с ним – вечная Патти, там Ее Величество королева Италии, а вот принц Уэльский – и все с автографами. По-видимому, мисс Клер привлекает к себе знаменитостей без помощи золота. Как ей это удается, Джеффри? – И его глаза полунасмешливо блеснули. – Может, причина действительно в таланте? Посмотрите на эти лилии! – и он указал на множество белых цветов на одном из окон. – Разве они не прекраснее мужчин и женщин? Немые, но тем не менее красноречивые в своей чистоте. Неудивительно, что художники именно их выбрали для украшения ангелов.

Пока он говорил, дверь отворилась и девушка, которую мы видели на лужайке, вошла, неся на руках крошечного йоркширского терьера. Неужели это Мэвис Клер? Или кто-то, посланный сказать, что романистка не может принять нас? Я молча в замешательстве разглядывал ее, а Лючио подошел к ней с совершенно новым для меня выражением смирения и кротости и сказал: